Столетняя война
Шрифт:
Чтобы укрепить свою очевидно шаткую власть и свою сомнительную легитимность, новый король потребовал ее одобрения со стороны собрания нотаблей, созванного в Париже на ближайшее Сретение (2 февраля). Прелаты и бароны, к которым добавились буржуа крупнейших городов и доктора Парижского университета, не могли, естественно, выступить против коронованного короля. Какие аргументы приводились, чтобы убедить их? Нам об этом не сообщили. Во всяком случае, они заявили, дабы узаконить откровенную узурпацию графа Пуатевинского, что «женщина не наследует королевскую власть во Франции». Тем самым устанавливалось правило, чтобы больше к этому вопросу не возвращаться. Добавим, что, как откровенно неблагодарный дядя, Филипп ожесточенно оспаривал у своей племянницы наследство, которое должно было ей достаться от ее бабки Жанны Шампанской, а именно королевство Наварру и графства Шампань и Бри. Он, правда, признал за ней Наварру; но в ожидании ее совершеннолетия — ей было только семь лет — забрал себе и сохранил на все царствование титул короля Наваррского и управление пиренейским королевством; что касается Шампани, ее он придержал, обещая территориальные или денежные компенсации. У шампанской знати это вызвало «потрясение»: разъяренные откровенным грабежом, жертвой которого сделалась их законная графиня, они попытались — но тщетно — сбросить иго узурпатора. Заметим, что вся эта борьба велась только между Жанной и ее дядей Филиппом; ни разу в нее не вмешались другие возможные претенденты, чьи права в данном случае были бы очень слабыми. Конечно, Королевский совет Англии собрался было предъявить возможные права королевы Изабеллы, сестры Людовика X и Филиппа V; но дальше он не пошел, и Эдуард II признал нового короля, извинившись, что не может присутствовать на его коронации.
Ситуация 1316-1317 гг. создала такой прецедент в этих делах, что, когда после пяти лет царствования
Но, равно как и двум предыдущим, царствованию Карла IV не было суждено долгое и блистательное будущее. 1 февраля 1328 г. в возрасте тридцати трех лет умер и последний Капетинг. Он был женат трижды: сначала на Бланке Бургундской, с которой развелся, заточив ее в монастырь, после скандала, о котором мы уже упоминали; потом на Марии Люксембургской, оставившей ему малолетнюю дочь, и наконец на своей двоюродной сестре Жанне д'Эврё, которая также была беременна в момент, когда преждевременная смерть короля сделала ее вдовой. Через одиннадцать с половиной лет вновь возникла ситуация, идентичная той, что позволила Филиппу V стать регентом, а потом и королем. На этот раз как будто на регентство могли претендовать три кандидата. Прежде всего молодой Филипп д'Эврё, в пользу которого говорили три обстоятельства: он был двоюродным братом трех последних королей и сыном Людовика д'Эврё, младшего и единокровного брата Филиппа Красивого; потом он был женат на Жанне Французской, дочери Людовика X, которую уже одиннадцать лет не подпускали к трону; и наконец, он был шурином последнего короля и, следовательно, естественным советчиком своей сестры Жанны и официальным опекуном ребенка, которого она вынашивала. Но из-за юного возраста, политической неопытности и бесцветного, как у отца, характера он не сумел ни настоять на своих правах, ни провести свою кандидатуру. Далее можно было думать об английском короле Эдуарде III, ближайшем кровном родственнике последних суверенов — сыне их сестры Изабеллы. Но он был далеко и не мог вовремя предъявить своих прав; он также был молод; можно ли было всерьез думать о том, чтобы доверить регентство над великим Французским королевством юнцу семнадцати лет, который на своем английском острове беспрекословно сносил мелочную и унизительную опеку своей матери, отвратительной «мегеры» с этого берега Ла-Манша? Наконец оставался Филипп Валуа. Его права как двоюродного брата покойных суверенов имели первенство над правами Филиппа д'Эврё; на него падал отблеск престижа отца — Карла Валуа, о котором скажут, что он был «сыном короля, братом короля, дядей трех королей и отцом короля, но никогда королем», и который до самой, довольно ранней, смерти в декабре 1325 г. оказывал весомое влияние на политику племянников. Конечно, этот кандидат хотя и был человеком бывалым — ему было почти тридцать пять лет, — но еще не показал, на что способен. Сначала он стал графом Мена — этот апанаж достался ему в наследство от матери, а потом, после 1326 г. — графом Анжуйским и Валуа; его знали как авантюриста, вроде его отца, и любителя дальних походов. Однако единственная его экспедиция — в Италию, куда он направился на помощь ломбардским городам, восставшим против Висконти, — имела не очень славный исход: рыцарственный принц просто-напросто пошел на то, чтобы купить успешное, но позорное отступление. Впрочем, сурово к нему не отнеслись: ведь собрание баронов, куда на сей раз не пригласили ни представителей городов, ни докторов университета, доверило сыну Карла Валуа регентство над королевством Францией, а сверх того и над королевством Наваррой, на которую он не имел никаких прав.
Через два месяца, 1 апреля 1328 г., королева Жанна д'Эврё разродилась дочерью. Даже речи не было о том, чтобы оставить корону этому младенцу, потому что в аналогичных обстоятельствах уже последовательно отстранили сначала дочь Людовика X, а потом дочерей Филиппа V. Но из бывших кандидатов в регенты двое теперь могли претендовать на трон с видимостью полного права и бороться за власть в королевстве как мужчины — наследники Капетингов. Как племянник последних королей и их родственник в третьем колене Эдуард III Английский был ближе к ним, чем граф Валуа, всего только двоюродный брат, а значит, родственник в четвертом колене. В пользу Филиппа можно было привести довод, что он был родственником полностью по мужской линии, а в линии Плантагенета была одна женщина — его мать Изабелла Французская. Будучи отстранена от наследования одновременно с племянницами по причине своего пола, могла ли королева Англии льстить себя надеждой передать сыну права, которыми не смогла воспользоваться сама? Юристы французской короны будут это отрицать, и в этом будет логика; английские юристы, менее последовательные, будут это утверждать, но эта правовая проблема, возникая вновь и вновь, так и не сможет найти разрешения ни в пользу одних, ни в пользу других, пока будут опираться на прецеденты.
Хотелось бы знать подробности дискуссий, несомненно, очень кратких, на собрании баронов, которое на следующий день после родов Жанны д'Эврё регент созвал в Венсенн-ском замке. Вероятно, в том, что все выступили за графа Валуа, определяющую роль сыграли не столько юридические аргументы, выдвинутые защитниками обоих вариантов, сколько оппортунистические соображения. Филипп уже скоро два месяца, к общему удовлетворению, обладал реальной властью; в качестве регента он лично председательствовал на заседаниях этого большого расширенного совета» который должен был назначить суверена; можно ли было без риска отвести его кандидатуру, отдав предпочтение отсутствующему человеку? В отличие от него, Эдуард III был не то чтобы иностранцем, как слишком часто говорят, — разве можно было назвать в современном смысле слова «иностранцем» принца, который был французом по языку и воспитанию, сыном французской принцессы, пэром Франции, герцогом Гиенским и графом Понтье, супругом дочери графа Эно, в свою очередь приходившейся племянницей Филиппу Валуа? — но Плантагенетом, то есть королем Англии и непокорным вассалом, находящимся в постоянном конфликте с сюзереном, вассалом, чьи слишком частые «мятежи» за последние тридцать лет дважды вынуждали сюзерена конфисковать аквитанский фьеф, что вызвало два вооруженных конфликта. Последняя из этих войн, недавно угасшая, еще была жива у всех в памяти. В 1325 г. этого подростка, которого таскала за собой мать, видели при французском дворе; особое отвращение вызывали манеры этой злой и бесстыдной женщины, ее склонность к злословию, откровенность ее связи с Мортимером; здесь помнили, что Карл IV изгнал ее от двора. Поскольку она все еще была известна как всесильная правительница Англии, французские бароны опасались: если они выскажутся за ее сына, не поселит ли он на неопределенное время в Париже эту высокомерную принцессу вместе с ее иностранной кликой?
Как и собрание в феврале 1317 г., апрельское собрание 1328 г. скорее создало закон, чем нашло подходящий. Но если в 1317 г. в грубом отстранении дочери Людовика X многие увидели несправедливость, противную обычаю, то вердикт 1328 г., оказавший предпочтение графу Валуа перед слишком юным и слишком далеким королем Англии, был принят в Французском королевстве беспрекословно. Это было логическим следствием двух прецедентов, созданных Филиппом V и Карлом IV. На престол возводили принца не то чтобы очень популярного, но по крайней мере известного при дворе и пользовавшегося симпатиями знати. Позже фламандцы, воспылав непримиримой ненавистью к Филиппу VI за то, что он будет их сурово карать, дадут ему прозвище «король-подкидыш». Однако эту презрительную кличку, слишком часто повторяемую современными историками, весной 1328 г. еще рано относить к единодушно избранному преемнику последнего Капетинга. Новое царствование начиналось при самых счастливых предзнаменованиях, объединив значительные силы королевства с ресурсами апанажей Анжу и Валуа. Внутри страны не возникло никакого противодействия; можно было не опасаться никакой серьезной угрозы и извне, поскольку разочарованию молодого Эдуарда III как обойденного претендента не давали свободно выплеснуться внутренние проблемы Англии. Смена династии произошла без загвоздок; на коронацию Филиппа съехались все вассалы, чтобы принести оммаж. Теперь, не беспокоясь за будущее, он мог силой ликвидировать права дочерей последних королей к выгоде для себя, а потом отправиться на войну с фламандскими коммунами. Конфликт обеих династий, который, как бы там ни было, предварялся восшествием Валуа на престол, еще не казался близким.
II. НАЧАЛО БОРЬБЫ
(1328-1340 гг.)
Вероятность разрыва, пока еще небольшая, тем не менее сохранялась. Породит ли восшествие Филиппа VI на французский трон династический конфликт Плантагенетов и Валуа, который, наложившись на болезненную феодальную проблему Аквитании, может спровоцировать войну между обеими великими монархиями христианского Запада, еще не полностью оправившимися после недавней распри? Сознавая серьезность этой проблемы, советники Филиппа сформулировали
ее во всей грубой простоте: если Эдуард, герцог Гиенский и граф Понтье, согласится принести оммаж их повелителю за свои континентальные фьефы, значит, он признает легитимность новой династии и не будет претендовать на французский трон. Принудить Плантагенета к оммажу — такую цель поставили они перед собой, предполагая при надобности прибегнуть и к политике устрашения, память о недавнем применении которой еще была свежа. Когда в 1331 г. они добились этой цели, казалось, новому королю Франции больше незачем опасаться слишком слабого по сравнению с ним соперника.I. ОММАЖ ЭДУАРДА III
Понятно, что весть об избрании Филиппа баронами и пэрами Франции не вызвала радости при лондонском дворе. Для надменной Изабеллы и ее любовника Мортимера Филипп был, как его позже прозовут фламандцы, «королем-подкидышем», узурпатором престола, по праву причитавшегося юному Эдуарду III. Совет в столице Плантагенетов отказался признать свершившийся факт и решил заявить о правах своего государя. Но последнему недоставало сил, чтобы с легким сердцем идти на вооруженный конфликт. Поэтому он был вынужден избрать выжидательную политику, которая позволила «узурпатору» беспрепятственно утвердиться. Лондон рассчитывал, что смена династии вызовет во Франции несогласие и волнения. Надо было их дождаться, а тогда уж попробовать воспользоваться ими. Английские чиновники в Гиени получили приказ следить за эволюцией общественного мнения, по возможности возбуждать его против нового короля и быть готовыми вмешаться в случае малейших проявлений недовольства. Но ничего так и не произошло. Более чем за два месяца пребывания у власти Филипп не обнаружил никого, кто усомнился бы в его правах на престол. Он мог совершенно безнаказанно принести в жертву удовлетворенному общественному мнению несколько особо ненавистных финансовых чиновников — такие процессы стали как бы обязательным атрибутом начала каждого нового царствования — и созвать всех вассалов на свое помазание. Эта церемония, состоявшаяся 29 мая 1328 г. в Реймсе, показала всю спокойную мощь его власти. Принести ему оммаж прибыли все владельцы фьефов, больших и малых. Отстраненные от наследования короны дочери последних Капетингов получили только скудные компенсации. Самой опасной была Жанна, дочь Людовика X и жена его кузена Филиппа д'Эврё, после смерти отца выдвинувшая претензии на Наварру и Шампань — наследство жены Филиппа Красивого, земли, где возможность наследования по женской линии установилась прочно. Первым оттеснил свою племянницу от престола Филипп V в соответствии с соглашением, которое в 1318 г. заключил с опекуном юной принцессы, герцогом Эдом IV Бургундским; он удерживал все наследство в обмен на обещание 15 000 ливров ренты с графств Ангулем, Мортен и Кутанс и выплату 50 000 ливров наличными. Карл IV, вопреки оговоренному в этом соглашении, поступил так же; намного позже, в последние месяцы царствования, он пообещал дополнительную компенсацию в 20 000 ливров. Филипп VI, хотя не имел на это наследство никаких прав, основную его часть присвоил. Сразу после своего помазания он оставил Жанне и ее мужу королевство Наварру, где более чем на век утвердится эта младшая ветвь королевского дома Франции, но взял себе Шампань и Бри взамен за уступку графств Ангулем и Мортен, хоть и обладавших меньшей ценностью. Дочери Филиппа V могли рассчитывать на то, что со смертью матери получат графство Бургундское. Наследница Карла IV, как и вдова последнего, юная Жанна д'Эврё — которой предстояло в статусе вдовы прожить еще почти полвека, — получили иллюзорные компенсации, еще менее существенные. Никто не выразил протеста против этих сделок, выгодных для французской короны.
Более того, начало царствования было отмечено громким военным успехом. Несколько лет назад крупный фьеф Фландрия, к которому последние Капетинги были столь суровы в своей политике, снова забурлил. Конечно, верность графа на сей раз была вне подозрений. Ги де Дампьерр и Роберт Бетюнский уже почувствовали на собственной шкуре, что значит бунтовать против слишком сильного сюзерена [38] . Но фламандское население, особенно во фламандскоязычных и промышленных провинциях Севера и Запада, разозленное тяжелыми военными налогами, которые оно было обязано платить королю, а также ощущавшее угрозу процветанию своих ремесел, вновь поднялось сразу и против монаршей власти, и против графа, союзника короля. Принявшее опасные масштабы восстание в сельских местностях, начавшееся в 1322 г., было, несомненно, вызвано раздражением мелких суконных центров против драконовской регламентации, которой их связывали крупные города. Скоро к движению примкнули и городские ремесленники, весьма косо смотревшие на новое усиление патрициев. Филипп по призыву своего вассала [39] решил пойти покарать бунтовщиков и заодно отомстить за обиду, которую в 1302 г. нанесли французам отряды коммун, разгромившие французское рыцарство при Куртре. Последнему из «остов» Фландрии предстояло прославиться больше всех и достойно увенчать политику, неуклонно проводившуюся более тридцати лет. В июле 1328 г. на поле битвы под Касселем, битвы, ставшей достойным ответом на ту, в которой потерпели поражение «золотые шпоры», натиск вассалов Филиппа VI сломил сопротивление фламандских ремесленников, и тех сурово принудили подчиниться.
38
Ги де Дампьерр — граф Фландрии в 1280-1305 гг. Заключил в 1292 г. союз с Англией, направленный против французской короны. В ходе затянувшейся войны с королем Филиппом IV граф Ги неоднократно попадал в плен к французам и умер в заключении, а Фландрия неоднократно оккупировалась королевскими войсками; Роберт Бетюнский — сын Ги де Дампьерра, граф Фландрии в 1305-1322 гг., боролся с французской короной, но проиграл и был вынужден по договору 1320 г. уступить в королевский домен часть своего графства (прим. ред.).
39
Людовика I Неверского, внука Роберта Бетюнского, графа Фландрии в 1322-1346 гг. Верный сторонник французских королей, он пытался бороться с восставшими жителями приморской Фландрии и горожанами Брюгге, попал к ним в плен в 1325 г. После этого призвал Филиппа IV на помощь (прим. ред.).
Что мог сделать слабый Эдуард III против короля, дебютировавшего под столь счастливой звездой? Сразу же после помазания в Реймсе в Париж прибыли два английских епископа, чтобы заявить советникам суверена Валуа о правах своего повелителя на французскую корону и выразить протест против узурпации, совершенной Филиппом. Протест «дипломатическими средствами», как мы бы сказали сейчас. И мы знаем, чего он стоит, когда не опирается на силу. Его никто не принимает всерьез. Но, вернувшись из фландрского похода, Филипп почувствовал, что у него хватает сил, чтобы в свою очередь начать действовать. Из всех вассалов один герцог Гиенский до сих пор не спешил приносить ему оммажа. Нужно было его к этому принудить. Пьер Роже, аббат Фекана (позже ставший папой под именем Климента VI), был послан в Лондон с миссией строго предупредить строптивого вассала. В лице английского короля он встретил противника, попавшего в затруднительное положение, — слишком слабого, чтобы дать решительный отказ, рискуя нарваться на войну, и в то же время мало склонного уступать ультиматуму: это было бы равносильно безнадежному отказу от прав, которых он не может защитить с оружием в руках. Изабелла, столь же мало стесненная в речах, как и в поведении, якобы дерзко ответила послу, что ее сын никогда не принесет оммажа Валуа, потому что Эдуард — сын короля, а Филипп — всего лишь сын графа. Другие советники Плантагенета предпочитали давать ответы более неопределенные и уклончивые. Тогда Филипп VI решил принять энергичные меры. Верный традиции последних Капетингов, он через новое посольство передал королю Англии, что если тот пренебрежет принесением вассальной присяги и не ответит на второй вызов, он будет наказан за неявку «при помощи силы и закона». Угроза конфискации фьефа была ясной и отчетливой. Эдуард уступил. 14 апреля 1329 г. он написал французскому королю:
«Мой светлейший государь и сеньор, каковому я желаю всех успехов и всех благ: должен довести до сведения Вашего Величества, что издавна имел желание нанести Вам визит во Францию, дабы исполнить свой долг как подобает; но вследствие препон и затруднений, каковые осаждают меня в моем королевстве, о чем Вам должно быть ведомо, я до сего дня не мог исполнить оный замысел, давно задуманный. Как только явится такая возможность, с Божьей помощью я прибуду лично принести Вам оммаж, коим обязан».
Оставалось лишь выполнить это обещание. Меньше чем через два месяца, в начале июня, на хорах Амьенского собора, среди турниров и празднеств, куда собрался цвет французского рыцарства и несколько суверенов, состоялась церемония оммажа. Правда, формула присяги, на которой в конечном счете остановились советники обоих королей, была несколько расплывчатой. Великий камергер Франции, обращаясь к коронованному вассалу, спросил: «Сир, становитесь ли вы человеком короля Франции за герцогство Гиень и все до него принадлежащее, признавая, что держите оное от него как герцог Гиенский и пэр Франции, сообразно тому, что вы и ваши предки, короли Англии и герцоги Гиенские, делали за то же герцогство для его предшественников, королей Франции?» Молодой английский король ответил «voire», что значит «да», и вложил свои руки в руки Филиппа. Оммаж был принесен — первая победа дипломатии Валуа.