Столетняя война

Он осознавал, как колотится его сердце, отбивая барабанную дробь в груди, как будто в унисон с хлопаньем крыльев его взлетающей ввысь души. Роланд де Веррек находился на вершине блаженства.

В тот вечер он узнал об ордене Рыбака. Он выслушал отца Маршана, рассказавшего о целях ордена и рыцарском обете по поиску Злобы.

– Но я знаю про Злобу, - сказал Роланд.

Отец Маршан был ошеломлен, но потом пришел в себя.

– Знаешь?
– спросил он.
– Что именно ты знаешь, сын мой?

– Это меч, который Святой Петр принес в Гефсиманские сады, - ответил Роланд, - меч, который тот вытащил, чтобы защитить нашего Создателя.

– Священное оружие, - тихо добавил отец Маршан.

– Но проклятое, отец. Говорят, что оно проклято.

– Я тоже это слышал, - сказал отец Маршан.

– Проклято, потому что Святой Петр обнажил его, а Христос этого не одобрил.

– Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in vaginam, - отец Маршан хотел было процитировать Писание, но потом остановился, потому что Роланд выглядел несчастным.
– Что такое, сын мой?

– Если злые люди будут обладать этим мечом, отец, они получат такое могущество!

– Именно поэтому и существует орден, - терпеливо объяснил священник, - чтобы убедиться, что Злоба принадлежит лишь церкви.

– Но проклятие может быть снято!
– сказал Роланд.

– Правда?
– удивился отец Маршалл.

– Сказано, - объяснил ему Роланд, - что если клинок отправят в Иерусалим и освятят в стенах храма Гроба Господня, то проклятье будет снято, и меч станет оружием славы Господней.

Ни один другой меч, ни Дюрандаль Роланда, ни меч Карла Великого Жуаёз, ни даже Эскалибур короля Артура не сравнятся со Злобой. Он - самое священное оружие на земле Господа нашего, и проклятье может быть снято.

Отец Маршан услышал благоговение в голосе Роланда, но вместо того, чтобы заявить, что путешествие в Иерусалим столь же вероятно, как и появление Святого Петра, торжественно кивнул.

– Значит, мы должны добавить и эту задачу к задачам ордена, сын мой.

В этой залитой светом свечей часовне Роланда посвятили в рыцари ордена. Он исповедовался и получил отпущение грехов, а теперь стоял на коленях перед алтарем.

Другие рыцари стояли позади него, в небольшом выкрашенном в белый цвет нефе. Роланду было приятно увидеть в рядах ордена Робби, но второй шотландец, костолом Скалли, его шокировал.

Всего нескольких минут присутствия Скалли было достаточно, чтобы поразиться его грубости: постоянной сардонической ухмылке, ругательствам, злобе, насмешкам и жажде жестокости.

– Он и в самом деле грубый инструмент, - объяснил отец Маршан Роланду, - но Господь извлек пользу из простой глины.

Сейчас Скалли переминался с ноги на ногу и бормотал о том, что они теряют время. Рыцари ордена молчали, наблюдая, как отец Маршан молится на латыни.

Он благословил меч Роланда, возложил свои руки на его голову и накинул на его плечи покрывало с вышитыми ключами рыбака.

Пока он молился, свечи в часовне одни за другой угасали. Это напоминало службу в страстную пятницу, когда, отмечая смерть Спасителя, церкви христианского мира погружались в темноту.

И когда догорела последняя свеча, остался только бледный лунный свет из единственного высокого окна часовни и постоянно горевшее маленькое красное пламя, отбрасывающее тени цвета темной крови на Христа, висящего на серебряном распятии, на которое Роланд смотрел с обожанием.

Он нашел дело своей жизни, рыцарский обет, достойный его непорочности, он найдет Злобу.

Женевьева вскрикнула.

И еще раз.

Кин и отец Левонн подъехали уже близко к подъемному мосту, когда ирландец позвал стражника, который просто бросил взгляд на двоих всадников, залитых лунным светом, а потом сделал несколько шагов по парапету надвратной башни.

– Ты слышишь?
– крикнул Кин.
– Скажи своему господину, что его женщина у нас. Он ведь хочет получить ее назад?
– он подождал ответа. Его лошадь перебирала ногами.
– Иисусе, ты вообще слышишь меня, парень?
– прокричал он.

– У нас здесь его жена!
– стражник высунулся между двумя зубцами, чтобы еще раз взглянуть на Кина, но ничего не ответил, и через некоторое время снова спрятался за стеной.
– Ты глухой?
– спросил Кин.

– Сын мой, - вмешался отец Левонн, - я священник! Позволь поговорить с твоим господином!

Ответа не последовало. Луна освещала замок, во рве серебрилась рябь, поднятая ветром. На стене у надвратной башни виднелся только один человек, но сейчас и он исчез, оставив Кина и отца Левонна в кажущемся одиночестве.

Ирландец знал, что Томас с дюжиной своих людей смотрят на них из-за деревьев, и он гадал, кто еще наблюдает за ними через узкие бойницы в стене и с находящихся в тени башен, и взводят ли эти наблюдатели свои арбалеты, заряжая их короткими тяжелыми болтами со стальными наконечниками.

Два волкодава, следующие за Кином, завыли.

– Кто-нибудь нас слышит?
– прокричал он.

Порыв ветра поднял флаг на донжоне замка. Знамя взметнулось, но потом упало, так как ветерок утих. В долине заухала сова, и собаки подняли головы и понюхали воздух.

Элоиз тихо зарычала.

– Спокойно, - сказал ей Кин, - тихо, девочка, а завтра мы поохотимся на зайцев. Может, на оленя, если повезет, а?

– Англичанин!
– раздался голос со стороны замка.

– Если тебе необходимо оскорбить человека, - отозвался Кин, - разве нельзя сделать это по-умному?

– Возвращайся утром! Приходи с первыми лучами солнца!

– Дай мне поговорить с твоим господином, - прокричал отец Левонн.

– Ты священник?

– Да.

– Таков будет тебе ответ, отец, - крикнул человек, и на одной из башен щелкнула тетива, и арбалетный болт пролетел через залитую лунным светом ночь и вонзился в дорогу в двадцати ярдах от всадников.

Болт упал на траву, покатился и замер между пораженными псами.

– Кажется, нам придется подождать до утра, отец, - сказал Кин. Он развернул лошадь, ударил ее пятками и поскакал подальше от арбалетов.

До утра.

Граф Лабруйяд ужинал. Пирог из оленины, жареный гусь, ветчина в густом медово-лавандовом соусе и большой поднос со специально откормленными просом овсянками, любимым блюдом графа. Его повар знал, как замачивать этих маленьких птиц в красном вине, а потом быстро обжаривал их на сильном огне.