Столичная штучка
Шрифт:
Прочесав за два дня всю Москву в поисках приличной рубашки, Дмитрий уже потерял надежду выглядеть шикарным лондонским денди и, решив махнуть на свои буржуазные замашки рукой, приготовился смириться с окружающей действительностью, когда, завернув в магазин почти около своего дома, неожиданно увидел то, что искал с таким старанием.
Скользящая батистовая ткань белоснежной сорочки была тонкой и шелковистой, а упругий воротничок, гордо выставляющий напоказ свои острые краешки, был в меру тяжел и строг. Враждебное капиталистическое чудо в полутвердой прозрачной коробочке сиротливо стояло в самом уголке огромной полки, заставленной всяким несущественным хламом, и с надеждой посматривало на потенциальных хозяев, явно не согласных с четырехзначной цифрой широкого ценника.
Гладко выбритые щеки горели от нанесенного на них одеколона, уставшие от чистки ботинки просили пощады у немилосердного хозяина, полировавшего их по третьему кругу, а Дмитрий, рискуя потерять порядочную часть волос, в который раз за это утро стоял перед зеркалом и укладывал волосы то на одну, то на другую сторону, чтобы казаться еще привлекательнее.
Наверное, что Бог ни делает — все к лучшему, и теперь Дмитрий был даже рад тому, что так и не решился раскрыть Светлане свою тайну, терзавшую его изнутри. Именно в тот день, стоя на пронизывающем мартовском ветру и глядя в глаза любимой женщине, он понял, что потеряв ее, он потеряет самого себя. Кто знает, как сложилась бы его жизнь, не случись эта дурацкая история с нелепым спором. Наверное, чтобы полностью осознать, насколько тебе дорог человек, необходимо пройти через страх потерять его.
Все утро от беспокойства Дмитрий не знал, куда деть свои руки, мелко подрагивавшие и перебиравшие все вещи подряд. Вглядываясь в свое изображение с расширенными от волнения зрачками, холодными кончиками пальцев он то и дело проводил по лицу, проверяя, насколько гладко выбриты щеки и подбородок. Волнение его было так велико, что время от времени, набрав в грудь побольше воздуха, он с шумом выдыхал его.
Холостяцкая квартира Дмитрия обычно была убрана самым добросовестным образом, в любое время дня и ночи он мог бы сказать, где и что у него находится, но сегодня способность соображать и концентрироваться на чем-то определенном явно его покинула, и он слонялся из угла в угол, переставляя предметы с одного места на другое. Ватная пустота, образовавшаяся внутри него еще со вчерашнего дня, сковывала движения, заставляла перемещаться по комнатам, словно в тумане, и не давала сосредоточиться на элементарных вещах.
В очередной раз взглянув на себя в зеркало, Дмитрий отшатнулся: из стальной прозелени окантованного в малахитовую рамку стекла на него смотрел сумасшедший с малиновыми пятнами на щеках, над переносицей и на подбородке. Он был похож на неуклюжего, намалеванного детской рукой, Дедушку Мороза.
— Глаза б мои на тебя не смотрели! — сказал он своему двойнику с нескрываемым раздражением и дернул уголком губ. — Чего ты тянешь? Канарейку за копейку все равно не купишь. Если ты ей нужен, это одно. А коли она тебя выгонит, так выгонит вместе с запонками и рубашкой, даже если ты покажешь ей чеки на все купленное ради такого случая барахло. Давай, Дормидонт, перестань трястись и одевайся. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Дмитрий накинул дубленку и, решительно хлопнув дверью, повернул ключ на два оборота.
Примеривая перед зеркалом новехонький прикид, Артем довольно посмеивался и ощущал себя моложе десятка на два, никак не меньше. Рваные по низу, едва не соскальзывающие с бедер широченные безразмерные джинсы он одеть все-таки не рискнул, хотя кто-то сидящий внутри него ежеминутно подбивал к разнообразным безобразиям.
Поразмыслив, Артем рассудил, что для первого знакомства с будущей тещей внешность зятя не должна вызывать нездоровых ассоциаций и умалять его шансы на положительное рассмотрение вопроса, тем более что цифра сорок два, значащаяся в его паспорте, обязывала соблюдать определенные рамки приличия.
Официального фрака или, на худой конец, смокинга с бабочкой в закромах своих необъятных шкафов Обручеву обнаружить не удалось; самой приличной одеждой, имеющейся в его распоряжении, был костюм-тройка тысяча девятьсот восемьдесят лохматого года выпуска, раритет прошлого тысячелетия, одевавшийся владельцем
всего несколько раз и посему выглядевший хотя и старомодно, но не затасканно. С трудом вписавшись в доисторическую модель, Артем начал поворачиваться перед зеркалом, стараясь увидеть себя со всех сторон, но быстро понял, что в тертых заплатанных джинсах он выглядит более достойно.Самым простым выходом из ситуации было не изобретать колесо по второму кругу, а надеть свою обычную одежду. Но черная клепаная косуха и кожаные, слегка вытянутые на коленях джинсы никак не подходили к торжественному моменту, случающемуся не каждый день и не с каждым. Сделав поправку на то, что униформа жениха должна отличаться от вида простого смертного строгостью и парадностью, Обручев нашел в себе силы отказаться от излишних деталей.
Удобная трикотажная толстовка была списана в расход, а ее место временно заняла белая рубашка с тонким шелковым шитьем по воротнику и манжетам. Острые носы «казаков» приобрели великосветский лоск и небывалый блеск, а позабытые чеканные бляхи их ремней впервые заняли скромное место в уголке маленького ящичка прихожей. Надушившись одеколоном, Артем положил в карман раздутый от важности кошелек на кнопке и, не долго мудрствуя, пошел навстречу своей судьбе.
Как и положено, Обручев прошел все жизненные стадии перевоплощения по порядку, ничего не изменяя и не переиначивая, неторопливо перелистывая книгу отношений между полами.
В пятнадцать женщина казалась ему богиней, сошедшей с небес на землю и заслуживающей поклонения и преклонения только за факт своего существования. В восемнадцать для него стало очевидно, что богиня не бесплотна, и в его голову впервые закралась мысль о женитьбе. Но к двадцати моральная стойкость Обручева рухнула, и в следующее десятилетие он получал ни с чем не сравнимое удовольствие от своего холостяцкого положения, радуясь тому, что не сподобился сковать себя узами Гименея раньше положенного.
К тридцати жизнь Артема уже устоялась и желание жениться исчезло само по себе. Возможно, он выглядел циником и эгоистом, но стремления осложнять себе жизнь, заковывая существование в принудительные рамки семейной добродетели, у Обручева не возникало, к тому же любовницы стоили дешевле жен, были менее требовательны и более терпимы.
По твердому убеждению Артема, каждый человек появляется на свет крайне ленивым существом, и от того, насколько он сможет перебороть свою лень, заложенную природой изначально, будет зависеть его жизненный путь. Перекраивать себя Обручеву не хотелось; лень, плавно перетекшая за десятилетия в глубокую, въевшуюся привычку, не желала отступать, а накатанная колея дней была настолько родной и удобной, что к сорока он понял: если не произойдет какого-нибудь чуда, холостым ему быть до конца своих дней.
Если бы в сорок ему кто-то сказал, что всего через два года наступит момент, когда за обручальным колечком он решится пройти по углям босиком, он счел бы этого человека невменяемым, но сейчас никакая плата не могла показаться ему чрезмерной, потому что в мире нет такой цены, которой было бы достаточно, чтобы оплатить смысл своей жизни. Маленькая девочка с темно-серыми глазами значила для него больше, чем он мог высказать, и поэтому он молчал, завидуя самому себе и боясь спугнуть хрупкое счастье.
С огромным букетом желтых, как золото, роз Артем вышел из машины и направился в подъезд дома, где жила Алена. Провожая ее, он часто смотрел на дорогие окна, но зайти так и не решался, и вот теперь, шагая по стылому московскому дворику, он волновался, словно мальчишка, не знающий, что ожидает его.
Войдя в подъезд, он услышал скрип закрывающихся дверей лифта и, взлетев на три ступени, отделяющие его от них, торопливо втиснулся в тесное пространство кабины. Квадратик помещения был настолько узок, что двое взрослых мужчин, одетых в громоздкие зимние куртки, занимали все его пространство. Чудак, стоявший к Артему спиной и первым завладевший пространством лифта, держал такой же внушительный букет роз, только белых, и молча ожидал, когда нежданный сосед, появившийся, как чертик из табакерки, назовет цифру нужного этажа.