Столкновение

Ю. С.С чего начался роман? Что послужило первопричиной? Встреча? Какой-то разговор? Шок? Радость?

Г. Г.Мой друг — наполовину француз, наполовину вьетнамец — был полковником французской армии. У него-то я и познакомился с одним американским полковником. И тот изложил мне совершенно абсурдную идею. «Надо создать третью силу, которая не будет помогать ни коммунистам Хо Ши Мина, ни французам». Вот это и подтолкнуло меня к «Тихому американцу». Я решил показать «честного и наивного янки», который свято верил в то, что его работа сможет «помочь» народу Вьетнама. Американец был очаровательным парнем, но в таких ситуациях наивность особенно опасна.

Ю. С.А что послужило импульсом к созданию романа «Наш человек в Гаване»?

Г. Г.Идея родилась сразу после окончания войны. Я решил — после неоднократного посещения Кубы времен Батисты, — что действие романа будет происходить именно там… Любопытно, после выхода этого романа глава английской контрразведки позвонил шефу секретной службы империи и потребовал наказать меня за разглашение государственной тайны. Мой бывший шеф был человеком с юмором, он только посмеялся.

Ю. С.Вы встречались с Фиделем Кастро?

Г. Г.До победы революции — нет. Однако хочу надеяться, что помог кубинской революции в силу своих возможностей, разумеется. Не раз я делал запросы в парламент. «На каком основании Батисте посылают старые английские истребители для использования их в гражданской войне против повстанцев Кастро?» Ответ нашего министра иностранных дел был примечательным: «Мне ничего не известно о гражданской воине на Кубе».

Ю. С.До победы революции вы встречались с кем-то из соратников Кастро?

Г. Г.Да. Я прилетел туда в те дни, когда даже при полете из Гаваны в Сантьяго-де-Куба надо было проходить таможенный досмотр. А я вез теплую одежду для повстанцев. Официальное оправдание: «Из Гаваны я лечу в Канаду». В Сантьяго-де-Куба на конспиративной квартире я встретился с Армандо Хартом, нынешним министром культуры. Он только что бежал из тюрьмы. Парикмахер обесцветил ему волосы, я снабдил его одеждой, и он ушел в Сьерра-Маэстра, в горы, к Фиделю.

Ю. С.Я знаю, что вы были дружны с Омаром Торрихосом. Что вы думаете о его гибели?

Г. Г.Впервые я встретился с Торрихосом в 1976 году. Я встречался с ним практически ежегодно. В 1981 году я уже собрал чемодан, чтобы лететь к нему, когда пришло сообщение о его гибели… Сначала я довольно скептически отнесся к версии убийства. Но потом меня одолели сомнения. Мне рассказали, что перед самым вылетом самолета охрана Торрихоса получила радиозапрос: где находится самолет, когда отправление.

Ю. С.Это и мне рассказывали друзья Омара.

Г. Г.Тем не менее я продолжал сомневаться. Торрихос любил рисковать, а погода в тот день действительно была неважная. Но потом я навел справки в Канаде — мой племянник работает в компании, построившей тот самолет для Торрихоса, на котором он погиб, — и выяснил, что, когда агенты страховой компании вместе с авиазаводом обратились в Панаму с просьбой разрешить им осмотреть останки самолета, им отказали: «это груда металла, незачем вылетать на место катастрофы». Так что теперь явно существуют две версии: одна — полет в плохую погоду, другая — организованное агентами ЦРУ убийство… Торрихос как-то сказал мне о своем сне: будто стоит он на одной стороне улицы, а на другой — его отец, умерший к тому времени. «Какая она, смерть?» — спросил Торрихос у отца. Отец побежал через улицу, чтобы рассказать ему, какая же она на самом деле. Торрихос пугается, что отца собьют бешено мчащиеся машины, он машет ему рукой, вернись, и в ужасе просыпается…

Ю. С.Вообще, авиакатастрофы становятся весьма грозным оружием в руках секретных служб. Торрихос. Трагедия совсем недавнего времени — гибель президента Мозамбика Саморы Машела…

Г. Г.Все это весьма трагично и загадочно. Но летать — надо. Время не ждет. Скоро лечу в Манагуа; прилетайте, там договорим…»

Ю. С.Манагуа… «В горах мое сердце», — Семенов закуривает. — Я вспомнил вдруг свою поездку с Омаром Кабесасом в горы Лос-Ногалес, на уборку кофе. Когда мы подъезжали к фронтовой зоне, в ночи засветились огоньки, словно у нас дома, в благословенно-мирном Домбае; только живут здесь не горнолыжники, а «кортадорес да кафе», сборщики кофе, добровольцы, приехавшие из Манагуа, — сто сорок человек, сто сорок автоматов; день в дозоре, день на плантации, работа каждый день без отдыха, и так в течение четырех месяцев; люди живут в асиенде, комната — для мужчин, чуть большая — для женщин, спят в гамаках, очень тесно, согреваются дыханием, в горах холодно, много детишек — матери, добровольно приехавшие сюда (в основном работники аппарата Совета министров, министерств финансов и культуры), берут малышей с собою, дома оставить не с кем: муж охраняет границу, отец расстрелян, сестра замучена в сомосовской охранке, мать умерла от горя — такое типично для Никарагуа.

Еду там готовят по очереди, пища однообразная, изо дня в день лепешка с фасолью в шесть утра, перед выходом на плантации, в четыре пополудни то же самое, только по воскресеньям жарят яичницу. Вечером — засыпают тут рано, в девять, движок надо экономить — чай с куском сахара и лепешка. Жизнь — по условиям, приближенным к фронтовым, то и дело добровольцы гибнут, сраженные автоматными очередями бандитов.

И вот я думаю: как же часто мир страдает беспамятством. Как легко и бездумно бросаем мы ничего не значащую для нас фразу: «Чашку кофе, пожалуйста!» Мы садимся за столик, болтаем о пустяках и ничего не знаем о Лос-Ногалесе, где коричневые зерна собирают люди, отдающие себе отчет в том, что в любую секунду из зарослей может простучать автоматная очередь контрас; отхлебывая глоток ароматной влаги, мы не думаем, чего стоит труд — по колено в воде, когда в горах выпадает холодная роса, как у нас в конце сентября, — работают с температурой, не хватает лекарств, мало калорийной еды… Чашка кофе стоит значительно дороже того номинала, что обозначен в прейскуранте, трагично много дороже…

И вот теперь скажи мне: чашка кофе — это политика?!

Я молчу в растерянности, ибо привык не отказывать себе по утрам в чашке кофе и — по нынешним временам сетую: «С чего бы это он подевался куда-то? И так некстати!»

Ю. С.Читая главы из новой книги Омара — он писал ее и в то время, когда мы были с ним на северном фронте, возле границы с Гондурасом, — думал свое… Мы исследуем подвиги революционеров, их самоотверженность, логику борьбы, но отчего же вне поля зрения остаются такие моральные категории, как любовь, честность, уважение к чувству другого? Ежели быть предельно откровенным с самим собой, то соблюдение этих императивов столь же важно для человечества, как и сражение против зла и социальной несправедливости! Когда появляется плесень ханжества? Кто благословляет ее, отбрасывая в прошлое то, что рождалось вместе с крушением рабства, абсолютизма, диктатуры? Чем объяснить, к примеру, что революция, свергшая Бурбонов, так покорно благословила новую монархию Бонапарта?

Как сохранить живую память революции в поколениях? Сколько ни кричи «халва», во рту от этого не станет слаще. Что больше помнит Франция: штурм Бастилии или триумф Наполеона? Поди ответь… Однозначность будет успокоительной ложью; с другой стороны, возможна ли многозначность ответа в наш прагматичный, хоть и взбаламученный век?

…Только в правильных пьесах или романах герои обязательно находят верное решение; в жизни все трудней и горестней; это здорово, что существует «утро вечера мудренее» — спасительная формула, которая позволяет человеку продолжать жить и выполнять свои обязанности, хотя это совсем не простая штука, честное слово, особенно в годину крутого перелома, накануне того часа, когда надо принять решение — единственное на те годы, что тебе осталось прожить на земле, зная, что отпущено их очень немного.

X

А. Ч.Летом 1986 года в Гаване состоялся учредительный конгресс Международной ассоциации детективного и политического романа, президентом которой вы избраны. Почему это произошло именно в Гаване и именно сейчас?

Ю. С.Кубе вообще присуще пристальное внимание к этим жанрам литературы.

Это действительно так. Кубинские друзья рассказывали мне, что «Семнадцать мгновений весны» был издан суммарным тиражом около трехсот тысяч экземпляров. Фильм показали девять раз. У книги «Майор Вихрь» тираж был двести тысяч. Кубинцы активно обращаются к разговору о политике средствами литературы и кино. И это логично. Они живут в окружении противника. Жить трудно. Экономическая блокада. Опыт социалистического хозяйствования приобретается дорогой ценой. Кубинцы прекрасные пропагандисты и к художественной литературе политической нацеленности относятся сугубо уважительно. Как к оружию.