Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
— Давыдка, может, ты чего знаешь? — спросил Артамон Сергеевич.
— Упаси Боже! — Иудей вытаращил испуганные свои глазищи.
— Тогда ступай прочь! А ты чего тут разлёгся?! — пнул ногой Захарку. Захарка завопил и, прихватя Давыдку, забился за печь. — Почитай ещё, Николай Гаврилович.
— «Когда люди размножились и стали рождаться у них видные из себя и прекрасные лицом дочери, ангелы, сыны неба, воспылали к ним любовью и сказали: «Пойдём, выберем себе жён из дочерей человеческих, и будут у нас дети...» — Спафарий удивлённо покачал головой. — Это вроде бы из книги Еноха. «Число их было двести. Они спустились на Ардис, вершину горы Армона,
— Занятная книга! — Глаза у Артамона Сергеевича блестели. — Друг Спафарий, давай прочитаем её вместе... Может, что-то и растолкуешь.
— В подобных сочинениях много вздорной зауми, — сказал Спафарий с твёрдой убеждённостью. — Однако ж для людей государственных предпочтительней, чтоб всякая тайна являла свою сокрытую истину. Истоки подобных наук ведут в Александрию. Увы! Император Диоклетиан сжёг все египетские папирусы, и наука жрецов вновь превратилась в догадки, в шарлатанство. Диоклетиан уничтожил величайшие открытия древнего мира. Современные маги довольствуются осколками былого могущества ума.
— Ум-то, слава Богу, и нынче людям служит. Много чего надумано! — Матвееву хотелось сказать что-то этакое, и понимал: невежественен.
И тут вдруг примчалась из дворца Авдотья Григорьевна.
— У царицы, у миленькой Натальи Кирилловны, схватки! Докторов к ней позвали.
Матвеев подхватился. Помчался в Кремль.
Врачи успокоили начальника Аптекарского приказа: всё идёт хорошо. Роды ожидаются без осложнений. Артамон Сергеевич поспешил к царю, но царя не было ни в Тереме, ни в государских комнатах.
— Где же он? — встревожился Матвеев.
— В конюшне, — сказали комнатные слуги.
Алексей Михайлович сидел на ясельной колоде, черпал овёс и ссыпал обратно.
— Садись, Артамон! — сказал царь, указывая место рядом. — Вот видишь...
Помолчали.
— Вот видишь, — снова сказал царь. — Было мне нипочём, когда Марья-то Ильинична рожала. А теперь — боюсь.
Повздыхал, перекрестился. Головой покачал сокрушённо:
— Нехорошо!.. Нехорошо ведь, что не боялся за Марию Ильиничну, а она и померла, Евдокией разродившись. Последышем нашим.
— Наталья Кирилловна молодая. Пётр Алексеевич богатырём растёт.
— Ты иди, — сказал царь. — Может, лекарство какое нужно будет. Пусть врачи расстараются. Смотри за ними, Артамоша, они ведь немцы.
Матвеев поднялся, пошёл.
— Артамон! — окликнул Алексей Михайлович. — Притесняют Никона-то. Святейший Иоаким ополчился на горемыку. Ты уж разберись.
Артамон Сергеевич поклонился. Царь смотрел умоляюще. Лихо ему было одному остаться и с людьми — лихо.
— Я сей миг! — пообещал Матвеев.
В Тереме навстречу летела встрёпанная Анна Петровна Хитрая.
— Что?! — спросил Артамон Сергеевич.
— Где великий государь?
— Что?! — спросил Артамон Сергеевич, загораживая дорогу.
— Ах, недосуг! — попыталась обойти окольничего царицына крайчая.
Матвеев снова
встал на её пути, из внутренних покоев вышел Блюментрост.— Лаврентий!
Врач увидел своего благодетеля, просиял:
— Девочка!
— Всё ли хорошо?
— Не охнувши.
Матвеев бегом кинулся в конюшню. Царь смотрел на него издали и сам поднимался. Лицо дрожало.
— Всё слава Богу! — крикнул издали Артамон Сергеевич. — С царевной тебя, великий государь!
— Наталья-то?..
— Не охнувши! Не охнувши родила!
Царь обмяк, по лицу побежал пот дорожками. Сказал, переводя дух:
— Лучше бы покричала... Дело разве стыдное — кричать рожамши? — обнял и расплакался. — Ах, Артамон! Ах, Артамонище ты мой!
12
Царевна, наречённая Феодорой, родилась 10 октября 1674 года. А через десять дней, на одиннадцатый, 21 октября, в канун праздника иконы Казанской Божией Матери, в Потешных палатах Кремля музыканты Артамона Сергеевича развлекали великого государя и великую государыню игрою на органах, трубах, корнетах, тромбонах, флейтах, а также виолами и скрипками.
— Скрипки-то, скрипки! — говорил царь после представления. — Как потянут душу, так и обольёшься слезами.
— А органы-то как вздыхают! Словно сам Господь! — подхватила Наталья Кирилловна.
— Спасибо, Артамон! — Алексей Михайлович поцеловал друга. — Глядишь, и я тебя утешу.
Утешил хранителя государевой печати уже назавтра. Ради великого праздника, ради добрых многих служб и новорождённой царевны 22 октября в Грановитой палате при патриархе, боярах, при всём синклите Артамону Сергеевичу Матвееву было сказано: «Боярин и Дворецкий с титулом Наместника Серпуховского». А дальше больше. Что ни день — сыпались новые доходные назначения. К началу ноября боярин и дворецкий, кроме приказов Посольского и Аптекарского, ведал Новгородским, Псковским, Архангельским, Холмогорским, Олонецким, Вятским, Вологодским, Нижегородским, Арзамасским, Владимирским, Коломенским и Солью Камской...
Было чем и Артамону Сергеевичу порадовать царя и царицу.
В Преображенском театре магистр Яган Грегори представил две комедии: «Юдифь», «Есфирь» и сверх того балет. В труппе было сорок восемь русских — детей мещан, а немцев только тридцать шесть. Знай наших! Набираются ума.
«Юдифь» шла 9 ноября.
Алексей Михайлович посылал приглашение патриарху. Юдифь совершила свой подвиг на восемнадцатом году царствования Навуходоносора, когда в Иудее первосвященником был Иоаким.
Патриарх не поехал, сказался болящим, но Алексею Михайловичу донесли слова святейшего: «Лицедейство, каким бы оно ни было, — грех! Лицедею, играющему праматерь Юдифь, приходится раздирать свою душу надвое. На сцене он — Юдифь, а дома — Ванька или того хуже — протестант Юшка Гивнер. Воплощение в иного человека есть ложь, а сам театр — сад гордыни».
Алексей Михайлович только в затылке почесал. Библейские представления погружали его в мир праотцев, душа прикасалась к божественному. Волосы на голове шевелились, когда прекрасная еврейка Юдифь выносила из шатра огромную картонную голову Олоферна.
«Есфирь» представляли 11 ноября. 13-го балет, и снова играли музыканты Матвеева.
Выходило, что Артамон Сергеевич взмыл на вершину жизни своей. Сын дьяка, у которого всего достояния — деревенька о четыре избы, — боярин! Да ещё и дворецкий, наместник!