Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
Девочка сказала:
— Дедушка! — и подала крошечный цветок — незабудку.
И вырвалась из груди великого старца последняя хвала Творцу сего мира:
— Господи! Господь наш, яко чудно имя Твоё по всей земли, яко взятся великолепие Твоё превыше небес. Из уст младенец и ссущих совершил еси хвалу...
Струг отвели от берега с поспешанием. Из-за Которосли к судну направлялись лодки с деревенским народом, а болящий совсем уж изнемог.
Возле одра неотлучно стояли архимандрит Никита, иеромонах Варлаам, инок Серафим.
Никите показалось, святейший что-то хочет сказать. Наклонился.
— Господь... Господь
Он хотел, чтобы поняли и запомнили: Бог даровал ему, святейшему, исполнить пастырскую службу в последние часы жизни. И служба сия, как в лучшие годы, была многолюдна. Народ, отринув запреты церковных властей, любил его, как отца.
Струг поставили на Волге, против Тутовой горы. Святейший смотрел на купола храмов, на синеву небес, необычайную для августа. Такое небо бывает в октябре, когда всё уже отцвело, одарило плодами и когда, замыкая круг года и жизни, надобно ждать снега.
Ударил колокол Соборного храма, звал к вечерне. Никон встрепенулся. Его ждут к службе. Торопливо оправлял бороду, разглаживал складки на одежде. Духовник архимандрит Никита начал читать отходные молитвы. Голос над водою звучал чисто, светло...
Колокол умолк.
— Святейший не дышит, — сказал Варлаам.
Архимандрит закрыл глаза умершему.
Пришёл думный дьяк Чепелев, приказал подьячему:
— Запиши. Нынче, семнадцатого августа 7189 года от Сотворения мира, 1681-го от Рождества Христова в четыре часа по полудни отошёл ко Господу святейший патриарх Никон. Жития его было семьдесят шесть лет, два месяца, двадцать четыре дня.
Иноки хлопотали над покойным. Опрятали тело в схиму, читали заупокойные молитвы. А в Москву, к царю, к патриарху, скакали, не щадя лошадей, скорые гонцы.
Пошла последняя схватка вокруг имени усопшего.
Царь Фёдор Алексеевич просил святейшего Иоакима принять участие в погребении святейшего Никона, местом погребения указывал Воскресенский монастырь.
Иоаким ответил:
— Я готов похоронить инока Никона.
Тогда царь позвал на отпевание митрополита Новогородского и Великолукского Корнилия.
Двадцать пятого августа великий государь Фёдор Алексеевич приехал в монастырь с тётками-царевнами Анной Михайловной да Татьяной Михайловной, с царевнами-сёстрами Марфой, Екатериной, Марией, Софьей, Феодосией, Евдокией, с царицею Натальей Кирилловной и с братом своим царевичем Петром.
Тело усопшего всё ещё было в дороге. Из Ярославля везли сухим путём, останавливаясь в городах, в монастырях, дозволяя народу проститься с великим владыкой. До Троице-Сергиевой обители гроб провожал архимандрит Никита, отсюда в Воскресенский монастырь тело святейшего вёз наставник Троице-Сергиева монастыря архимандрит Викентий.
Фёдор Алексеевич, отдохнув с дороги, принялся расписывать, как кому действовать на похоронах, где чему быть.
В царском поезде прибыло двенадцать отроков ангельского вида. Они должны были, окружив гроб, нести чёрные аршинные свечи.
Полуаршинных свечей, и тоже чёрных, из Москвы доставили два воза, чтобы всем хватило.
Царь осмотрел место упокоения, приготовленное для себя во время жития в Воскресенском монастыре самим Никоном. Могила была в пределе святого Иоанна Предтечи под Голгофою, стены выложены белым камнем.
Фёдор Алексеевич пришёл в собор вместе
с Петром.— А он от старости умер? — спросил царевич.
— От старости.
— А старость, когда борода длинная?
— Когда лет много, — сказал Фёдор Алексеевич. — Когда жизнь была долгой.
— Я девять лет уж прожил. — Пётр выставил перед собой пальцы, большой на левой руке загнул. — Много?!
В глазах ужас.
— Мы с тобою, брат, молодые, — улыбнулся царь.
Гроб с телом покойного привезли в тот же день, 25 августа. Доставили на Мельничный двор. Фёдор Алексеевич пожелал присутствовать при обряжении святейшего, так ли всё будет сделано.
Иноки сняли с усопшего схиму, свитку, власяницу, вириги. Надели белую греческую рубаху, сотканную из верблюжьей шерсти. На рубаху — рясу таусинного [55] бархата, на рясу архиерейскую патриаршью мантию с источниками, со скрижалями, шитыми золотом. И наконец, любимую аввой панагию, яшмовую, с прорезным изображением Богоматери и Предвечного Младенца, омофор, клобук...
Всё это тоже было припасено для себя самим Никоном.
Спать Фёдор Алексеевич лёг сразу после вечерни, не поужинав, но среди ночи проснулся. И понял — от голода. Затеплил от лампады свечу. Открыл шкафчик — книги. Открыл другой — свечи стопками, берестяные туески, коробочки. В коробочках ладан, еловая смола, камешки. В туесках — сушёные ягоды шиповника, малины, черёмухи. Взял черёмухи. И что-то весна сразу вспомнилась, захотелось тополиной сладости в воздухе.
55
Таусинный — тёмно-синий.
В келию заглянул монах, приставленный к государю на потребы, за перегородкой ночевал.
— Ясти захотелось?
Фёдор Алексеевич виновато улыбнулся:
— Вчера день выдался суетный, забыл о еде.
— Селёдочка у меня есть да сухарики.
Селёдка была жирная, вкусная.
— С Плещеева озера, — сказал монах. — У меня ещё одна есть.
Фёдор Алексеевич съел и вторую селёдку, с молоками. Аржаные сухари пахли русской печью, похрустывали весело.
— Скажи мне, отче! На батюшку моего, на Алексея Михайловича, среди иночества есть обида? Круто ведь обошёлся с новопреставленным.
— Иноческому чину недосуг обижаться — успевай Бога молить.
— И у батюшки, и у святейшего пыхи были яростные, обиды горчайшие. Скажи, отче, правду, велик грех на батюшке моём? Ведь ежели сей грех на батюшке, так он и на мне. Я шестой год на царстве, не при Алексее Михайловиче, а при Фёдоре Алексеевиче святейшем был ввергнут в строгое заточение.
— Всё от Бога! — сказал монах. — Коли допустил тебя святой отец наш погрести останки его, значит — прощён.
Помолились.
Заснул Фёдор Алексеевич после полуденной трапезы быстро и крепко. Пробудился полный сил. Действо предстояло великое и долгое.
В первый час дня раздался благовест большого соборного колокола. Звон подхватили другие колокола, собирая к Крестному ходу братию, всех прибывших и окрестных жителей. Великий государь, митрополит Корнилий, духовенство, бояре, дворяне, крестьяне с пением: «Днесь благодать Святого Духа нас собра» двинулись из монастыря к большому каменному кресту на горе Елеонской.