Столп. Артамон Матвеев

Кровавые казни казакам голода не убавили.

Савву «царевич» тоже посадил за стол — отведывальщиком еды и питья.

Енафа подала на первое стерляжью, золотом полыхнувшую уху и окрошку с белужьим боком, с укропом, с пёрышками лука, с листиками свёклы.

Кубки и чары против каждого стояли серебряные, братина с мёдом позлащённая. От разбойников всё бы попрятали, а перед царским сыном — лучшее напоказ. Нечай был доволен.

Выпили за здоровье великого государя Алексея Михайловича, не закусывая — за святейшего Никона, третью — за «царевича». И только потянулись к рыжикам, к груздочкам — явился ещё один гость. Высокий, статный, глазами сер, взглядом твёрд, а губы да бровки — бабьи.

Поклонившись «царевичу» до земли, гость, не ожидая приглашения, сел рядом с Саввой.

— Я — Алёна. У вас — праздники, а у меня — сражения. Второй день Желтоводский монастырь промышляю. Народу имею тысячи полторы да в Лыскове столько же, а городоимцев нет, ратное дело один Боляев знает, мордвин, в Москве служил, в стрельцах. Помогайте.

— Коли ты, Алёна, атаман, ешь и пей с нами, — предложил Нечай и глянул на Янку Микитинского. — Помощника тебе найду. Однако ж промысел нужно чинить обдумавши. Ты — человек здешний, вот и расскажи, что тут да как.

— Я за столом помалкивать привыкла, — сказала Алёна.

— Царский пир — всё равно что Дума ближних людей. Не монашенка, чай. Чувствуй себя вольно.

— Пальцем в небо попал, — усмехнулась атаманша. — Под мужским платьем на мне риза черным-черна. Ну а коли ты меня, бабу, пожаловал, вели за столом хозяйке дома сидеть. Мне без неё будет скучно с вами.

— Ты с царским сыном повежливей! — крикнул один из бояр.

— Ладно тебе, — сказал Нечай. — Хозяин, зови свою половину.

Енафа отнекиваться не стала, села рядом с Алёной.

— Видишь, — сказала та, — приходила к тебе смиренной побирушкой, а Бог меня — в атаманы. Бестолковее меня нет, вот и выкликнули.

Казаки выпили за здравие Степана Тимофеевича, налегли на вкусную, на царскую еду. Похваливали хозяйку, и Енафа улыбалась.

«Господи! — думал с ужасом Савва. — За один этот пир нас коли не повесят, так засекут до смерти».

— В малых городах воеводы присланные, а стрельцы местные, — говорила Алёна. — За воевод стоять не будут, да ведь и мало стрельцов. Где сотня, где полсотни, а где десяток-другой.

— Что ж ты под Макарьевым толчёшься? — ухмыльнулся Янка Микитинский.

— В Макарьеве есть кому биться и есть за что. Все окрестные сундуки свезены в монастырь.

— За сундуки-то мы не прочь повоевать! — засмеялись казаки.

— Ты сундук вместо горба, что ли, повесишь? — рявкнул «царевич». — Мы за правду пришли постоять!

— Святое слово! Нынче за правду война! — согласилась Алёна. — Я монастырь мучаю не ради сундуков. Сё — крепость, её надо взять, чтоб за спиной чужих не было, когда пойдём к Нижнему.

— Верно! — хлопнул по столу огромной лапой «царевич» Нечай. — Янка, забирай полусотню наших донцов да тыщи две приставших и гони в Макарьев.

— Макарьев на другом берегу! — возразил Янка.

— Нам хозяева помогут. — Алёна подтолкнула Енафу. — Дашь корабль?

— Я, чай, мужняя жена, — ответила Енафа.

Казаки упёрлись глазами в Савву.

— На моём корабле восточные патриархи плавали, — сказал тот, храня достоинство. — Осчастливь и ты, ваше высочество.

— Я? — призадумался Нечай. — Нет, я в другой раз. Нужно край показачить...

— Прежде всего пусть Василь тебе присягнёт, — сказала Алёна. — Как бы из Казани войско не прозевать... Да ещё Козьмодемьянск.

— Ай да черница! Истинный атаман! — радостно закричал Янка, наливая Алёне полную чару.

— Кровь лью, а вина не пью, — отвела его руку атаманша.

— Укажи-ка ты нам попа доброго, у какого мог бы я исповедаться, — тяжко вздохнул Нечай. — Сюда шли через Алатырь. Там на воеводстве сидел Акинф Бутурлин. Запёрся со всем семейством, с дворянами, с дворянками в церкви. На грех церковь была деревянная. Наши хотели их выкурить, а те заупрямились, не открыли дверей... Погорели.

— Никогда не выбирай, на кого грехи сваливать. Не поп хорош, Бог милостив. Кого послал тебе, тот и есть лучший.

— С твоим умом — тебе бы в игуменьи, — смеялись казаки.

Алёна поднялась.

— Меня в Макарьеве ждут. Хозяевам спасибо за хлеб-соль, а тебе, царевич, за милость. — И глянула на Яцку: — Пошли, казак.

— Да я недопил.

— Волги тебе будет довольно — жажду утолить?

Казаки смеялись, нравилась им атаман Алёна.

Пришлось и Савве собираться в дорогу, перевозить войско бунтарей на левый берег.

5

Утром Енафа, взяв с собой пятилетнего Малашека, поехала на мельницу рассказать Иове о мурашкинских делах.

Казаки на мельнице были, взяли десять мешков муки, но мельников не тронули. Кельдюшка перепугался, собрал котомку и ушёл в Вальдеманово родню проведать.

— Я ждал тебя, матушка. — Иова вежливо поклонился и повёл родительницу к плотине, где вода шумит: знать, хотел сказать тайное.

— Казаки отца увели, — торопилась с новостями Енафа, но взгляд у сына был отсутствующий. — На кораблях наших станут войско перевозить к Макарию. В Мурашкине ужас: воеводу казнили, твоего ненавистника Фрументия...

— Да, — сказал Иова. — Крови прольётся много. Корабли пропали. Всё здесь пропало. Поезжай с Малашеком в Рыженьку. Сегодня и поезжай.

— Иовушка, да как же?! А батюшка?

— У батюшки дорога зело дальняя! — Иова покачал головой. — Не думай о худом. Батюшка — глаза Божии. Ему дано быть свидетелем.

Страшно, когда твой сын видит жизнь наперёд.

— Иовушка! — пала духом Енафа. — Может, с нами бы... и ты поехал?

— Моя дорога — в лес, подальше от людей.

— Это я твою жизнь сломала. Заманили меня, глупую, злые хитрые люди в сатанинские сети, а я и сама пошла, и тебя взяла.

Никогда не поминала Енафа о днях, когда во время ратной службы Саввы втянута была в секту, когда слыла у отступников Христовых за Богородицу.

— Судьба, — сказал Иова.

— А что ты про него знаешь? — Енафа показала на Малашека, смотревшего, как вода крутит мельничное колесо.

— Счастливую жизнь проживёт. При земле.

— Как дед?!