Столыпин. На пути к великой России

Приоткрыть сложные переживания государя нам помогает свидетельство его порфирородной сестры великой княгини Ольги Александровны.

«В некоторых книгах, прочитанных мною, – говорила старшая сестра царя, – утверждается, будто мой брат завидовал своему премьер-министру и делал все, что в его силах, чтобы повредить Столыпину. Это подлая ложь – как и многое остальное. Прекрасно помню, как Ники однажды сказал мне: “Иногда Столыпин начинает своевольничать, что меня раздражает, однако так продолжается недолго. Он лучший Председатель Совета Министров, какой у меня когда-либо был”»[651].

Похожая ситуация выхода министров за рамки государевой воли возникала неоднократно. С.Ю. Витте позволял себе даже навязывать свое мнение императору. Однако если Столыпин, стремясь убедить царя, обращался к его нравственным, патриотическим и религиозным чувствам, то Витте в подобных случаях прибегал к запрещенным приемам. «Государь же, – вспоминает И.И. Тхоржевский, – всегда говорил про Витте: “Он отделяет себя от меня”, – и это была правда. Витте, чтобы заставить Государя делать то, чего тот не хотел, чередовал при нем свою настойчивость с грубым подлаживанием и лестью»[652]. Столыпин, за редким исключением, не позволял себе давить на собеседника, пренебрегать его достоинством и честью. Когда случались разногласия в государственных вопросах между царем и правительством, что могло уронить авторитет монарха в общественном мнении, премьер всегда старался найти выход из ситуации без ущерба для царского имени[653].

Несмотря на свою властность, Петр Аркадьевич оставался почти всегда деликатным в отношениях с людьми. «Нужно высоко ценить то, – писала лично знавшая премьера писательница Е.В. Варпаховская, – что он лишен обычного греха сильных правителей – стремления к подавлению чужой личности, товарищеской или подчиненной»[654]. Поэтому преодолеть раздражение к Столыпину царю было намного легче, чем к его знаменитому предшественнику.

Следует еще раз подчеркнуть: недовольство царя чрезмерной самостоятельностью премьера было вызвано не завистью к его авторитету, не страхом перед сильной личностью, а трепетным, священным отношением к своей самодержавной власти. Столыпин относился к тому типу государственного деятеля, который не подстраивается под общественные течения, а сам увлекает эти течения за собой, прокладывая дорогу новым идеям и принципам. Гибкость – не в смысле отказа от собственных убеждений, а как некоторая приспособляемость к обстоятельствам, как умение уступить в мелочах, чтобы спасти целое и главное, – была несвойственна Столыпину. Это порождало в общественном мнении представление, что государь идет вослед, а не впереди правительственных решений, что ему принадлежит второстепенная роль в управлении Россией.

Осознавать, что авторитет Столыпина возрастает, умаляя авторитет верховной власти, Николаю было нелегко. Уже после гибели Столыпина в разговоре с новоназначенным премьером Коковцовым государь не смог удержаться от всплеска того, что наболело. Он не хотел, чтобы Коковцов совершил ту же ошибку, что и Столыпин, заслонив собою личность царя. “Ваше императорское Величество, – убеждал новый премьер государя, – покойный Петр Аркадьевич не заслонял вас, он умер за Вас”. В ответ Николай сказал Коковцову: «Он заслонял Меня. Мне надоело читать каждый день в газетах “Председатель Совета Министров, Председатель Совета Министров!”»[655]

Столыпин действительно заслонял самодержца. Произошла частичная подмена царского авторитаризма авторитаризмом Столыпина. Царя это раздражало, Столыпин же не придавал этому решающего значения. Строитель великой России пребывал в плену собственных дел и свершений, и все труднее и труднее удавалось ему отделить себя от них. По точному выражению И.Ф. Кошко, «он сумел свои личные интересы слить нераздельно с интересами Государства, он иначе жить не умел и не мог»[656]. В частных беседах и даже в публичных выступлениях премьера правительство вольно или невольно обретало статус автономного института власти, при этом ссылки на авторитет монарха хотя и присутствовали, но блекли при оценке правительственных действий.

«Слухи и разговоры о том, будто правительство поправело, – говорил Столыпин 17 октября 1906 г. беспартийному депутату графу А.А. Уварову, – ни на чем не основаны. Правительство остается самим собой. Он не поправело и не полевело. Оно идет той дорогой, которую раз навсегда избрало. И думает, что она наилучшая. Доказательством этого может служить тот факт, что огромная часть России довольна политикой правительства, что большинство настоящих русских на стороне правительства»[657].

Ко всему прочему Столыпин действительно «был человеком властным и с каждым годом он все более и более подбирал вожжи»[658], что особенно проявилось в кадровом вопросе. Как вспоминает октябрист С.И. Шидловский, «назначение губернаторов Столыпин взял всецело в свои руки; Министерство внутренних дел никакого отношения к этому не имело, и даже соответствующие чины его ехидно посмеивались, называя губернаторов лейб-гвардией Петра Аркадьевича»[659]. Здесь, конечно, определенное передергивание фактов, так как все назначения на посты губернских начальников всегда осуществлялись с ведома, личного участия и за подписью государя, но нельзя не признать, что их кандидатуры (за исключением, пожалуй, военных губернаторов окраин) царю подбирал Столыпин. Петр Аркадьевич для большей эффективности политики правительства имел обыкновение замыкать деятельность губернаторов на собственной персоне. А между тем такой поворот дел не мог не вызвать недовольство Николая II, и впоследствии он посчитал неразумным соединять в одном лице руководство МВД и правительства[660].

И все же возникшие противоречия еще долго оставались второстепенными. Государь по-прежнему весьма терпеливо относился к «своеволию» премьера. Раздражение было, но было и понимание, что Столыпин незаменимый человек, что такого сочетания нравственных и профессиональных качеств в нынешнее время едва ли еще встретишь[661]. Известно, что Столыпин хотел уйти в отставку и 1906, и в 1908[662], и в 1909 году. Но во всех случаях воля царя оставалась непреклонной: премьеру оставаться на своем месте.

Однако многие недоброжелатели Столыпина, порой сами того не ведая, стали проводниками еще более изощренных способов разрушения союза царя и премьера. Одним из таких сатанинских искусов стала «технология сломанного телефона». Так, с одобрения государя Столыпин наметил проведение волостной реформы. Однако проходивший 9–16 марта 1908 г. в Москве IV Съезд объединенного дворянства подавляющим большинством голосов выступил против. Московский губернский предводитель дворянства А.Д Самарин, человек нравственно безупречный, на встрече с Николаем II затронул реформу волостного суда, разумеется, с критических позиций. По словам графа Шереметева, которому Самарин передал разговор, государь «высказал, что не сочувствует “ломке”… Самарин спросил: Может ли он слова Государя передать дворянству, и получил разрешение»[663]. Но ведь Николай говорил не о самой реформе, а о недопустимых методах ее осуществления! Царю же приписали отрицание всего столыпинского проекта.

Какова степень сознательного участия противников Столыпина в этой технологии, сказать трудно. Людям свойственно ошибаться, порой искренне заблуждаться, отстаивая правду там, где ее нет. Но тот, кто из века в век сплетает из человеческих слабостей ловчие сети, всегда остается в своих кознях неизменным.

Столыпин сердечно переживал, когда видел эти попытки постороннего влияния на государя. По словам министра двора барона В.Б. Фредерикса, вспоминал товарищ министра внутренних дел С.Е. Крыжановский, Петр Аркадьевич, зайдя как-то к нему после всеподданнейшего доклада, сказал со слезами на глазах: «И кто это мне так гадит у Государя, я совсем его не узнаю»[664].

В более широком масштабе демоническая технология была применена в марте 1911 г., когда решался вопрос о введении земств в западных русских губерниях. По просьбе Столыпина Николай II высказал через председателя Госсовета М.Г. Акимова пожелание, чтобы правые поддержали правительственный закон о западных земствах. Госсовет, наполовину назначаемый царем, естественно, должен был послушно реагировать на призыв верховной власти, но многие его члены были крайне возмущены таким «нажимом» премьера. П.Н. Дурново, лидер правой фракции в Госсовете, представил Николаю II записку, в которой тенденциозно, с искажением фактов интерпретировал правительственную политику, обвиняя Столыпина чуть ли не в противогосударственном замысле. Один из противников законопроекта, В.Ф. Трепов, добился царской аудиенции, где убеждал императора в подтасовке премьером состава депутации от западных губерний. Из обвинения Трепова логично вытекал вопрос: неужели и они, члены Госсовета, должны отказаться от личного мнения в угоду политических манипуляций премьера? Государь, всегда щепетильный в нравственных вопросах, ответил, что члены Госсовета могут «голосовать по совести». Вернувшись в Госсовет, Трепов передал слова государя, которые тут же были интерпретированы как право на блокирование законопроекта. 4 марта 1911 г. законопроект в 92 голоса против 68 был отвергнут верхней палатой.