Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания
Шрифт:
Будучи сыном офицера-подводника, я практически с пеленок знал, что маломальской карьеры без членства в КПСС не сделаешь. А так как я считал себя военнослужащим, не лишенным карьерных амбиций, то и вступление в ряды этой святой организации считал для себя делом решенным. Единственное, что как-то не получалось реально определить, — дату подачи заявления. По правилам, насколько сейчас вспоминается, вступать в ряды партии можно было не раньше, чем через год после службы в данной войсковой части, то есть в училище. Но первая же попытка обратиться с этим вопросом к заместителю начальника факультета в начале второго курса, когда в моей роте ни одним коммунистом еще и не пахло, обернулось легким фиаско. Замполит горячо и всемерно поддержал этот мой замысел, но признал действие сие в настоящий момент идейно незрелым. Мол, ни членов КПСС, ни кандидатов в моей роте еще нет, меня придется приписывать к парторганизации другой роты, что создаст неудобства в партийном строительстве факультета и так далее и так далее. Мне был дан совет сделать то же самое, но через год. И не одному, а найти еще себе соратников, чтобы влиться сразу мощной струей,
Прошел год. За это время я успел побывать старшиной своей роты, потом после «лысого» скандала, который требует отдельного рассказа, был как бы снят с должности, а точнее — получил в виде наставника старшекурсника Тватненко, при котором остался стажером старшины роты, с его же правами и обязанностями, но во второй инстанции. А потому, желая чтобы начало третьего курса немного подзабылось, заявление в кандидаты в члены КПСС я написал сразу после зимнего отпуска в конце января. К действу этому я подошел основательно. Я набрался нахальства и решил обзавестись двумя адмиральскими рекомендациями. Адмиралов в училище было всего четверо: дедушка Крастелев, вице-адмирал в отставке, начальник училища контр-адмирал Коротков, его зам, контр-адмирал Сидоров и сосланный в училище за какие-то провинности наш заместитель начальника факультета по политчасти контр-адмирал Бичурин Амир Имамович. На заслуженного ветерана Крастелева я и не замахивался. Человек он был принципиальный, старой закалки и писать рекомендацию совершенно неизвестному третьекурснику не стал бы категорически. Кандидатуру Короткова я тоже отбросил сразу, примерно по тем же соображениям. Оставалось двое: Сидоров и Бичурин. За неимением альтернативы на них я и остановился.
К старому матерщиннику Сидорову я подошел, предельно чеканя шаг перед занятиями, ведя роту в учебный корпус после камбуза. Тот, как всегда, торчал в заломанной на ухо фуражке на трапе центрального входа в учебный корпус и громогласно, исконно флотскими выражениями комментировал прохождение рот. Получалось у него витиевато и очень искренне, отчего в это время женский персонал училища старался миновать плац обходными путями, чтобы не слышать этот фонтан красноречия.
— Товарищ контр-адмирал, прошу разрешения обратиться! Главный корабельный старшина Белов!
Адмирал исподлобья взглянул на меня.
— Ну, обращайся старшина… бл…
Я набрался храбрости и выпалил в режиме оперативного доклада:
— Товарищ контр-адмирал, прошу вас дать мне рекомендацию для вступления кандидатом в члены КПСС!
Судя по всему, адмирал был несколько обескуражен просьбой. Он по-простецки почесал затылок, отчего его фуражка приняла совсем уже угрожающий крен, что-то невнятно пробурчал и, наконец, ответил:
— Ты… как тебя, бл…, Белов… гм… дело серьезное. Я вообще-то рекомендаций не даю… ты, бл…, ё…, Белов, я подумаю, завтра или послезавтра подойдешь. Свободен старшина!
Отходил я от адмирала тем же парадно-церемониальным шагом, спиной чувствуя буравящий мою спину взгляд адмирала.
К Бичурину я отправился в тот же день, решив не откладывать дело в долгий ящик. Кабинет политссыльного адмирала располагался в крыле нашего факультета и ни размерами, ни обстановкой не соответствовал высокому званию его хозяина. По некоторым непроверенным слухам, бродившим в курсантской среде, оказался Амир Имамович в нашей системе после чересчур бурной вечеринки политотдела средиземноморской эскадры по случаю возвращения с боевой службы. Вечеринка, видно, удалась, так как подпившая политэлита флота решила закончить ее в изысканном женском обществе, для чего, загрузившись на катер, прямиком отправилась на госпитальное судно «Енисей» в надежде на кокетливое общество молоденьких медсестер. Но на «Енисее» оказался очень грамотный и расторопный каплей, дежурный по кораблю, который, узрев катер с нежданными золото-погонными друзьями, да еще и в сильном подпитии, находчиво приказал подать им парадный трап, одновременно доложив о визите оперативному дежурному по флоту.
Дальше сработала негласная любовь моряков к политикадрам, и доклад незамедлительно пошел наверх. И пока пьяненькая политкомпания разбредалась по палубам «Енисея» в поисках женских тел, на берегу была срочно собрана группа облеченных полномочиями офицеров во главе с начальником штаба флота, которая уже через полтора часа была на борту плавучего госпиталя. Дальнейшее покрыто мраком, но, по слухам, из партии адмирала не выгнали чудом, ограничившись строгим выговором, но сослали на должность, не соответствующую званию, в училище. На партийном учете адмирал, как и все офицеры факультета, состоял в одной из рот факультета, и, по рассказам, строгий выговор и правда имел, но через год его сняли, причем как-то незаметно и без партсобрания.
Судя по всему, нынешнего своего положения адмирал несколько стеснялся, и поэтому приезжал из города в училище в штатской одежде, а уж в форму облачался у себя в кабинете. И еще было видно, что адмирал полон решимости вернуть былое величие, поэтому являл собой на службе абсолютный пример сознательного и идейного военнослужащего, верного донельзя делу партии и правительства, чем не только пугал курсантов, но и нервировал большинство офицеров.
Разговор с нестроевым адмиралом начался по стандартной схеме, но протекал в отличие от беседы с Сидоровым несравненно дольше и насыщеннее. Выслушав мою просьбу, Бичурин усадил меня на стул и провел со мной настоящее собеседование в лучших традициях приверженцев марксистско-ленинской философии и диалектического материализма. Говорил адмирал негромко,
скажем даже, проникновенно и с придыханием, но сохраняя при этом высокую патетику, и только иногда, в самые нужные моменты, очень профессионально и по-актерски поднимал голос до уровня строевого командира на плацу. Выжав из меня все возможное и невозможное, Бичурин, наконец, остановился и, кажется, остался доволен собой и результатом. Рекомендация была мне обещана сразу, в отличие от Сидорова, но помимо этого мне было обещано в будущем, когда я стану коммунистом, постоянное партийное кураторство со стороны адмирала. Это обещание мне потом не раз еще аукнулось.Самое удивительное заключается в том, что на следующий день я был вызван с занятий в кабинет Сидорова, где после короткого напутствия, перемежаемого легким матерком, получил на руки рекомендацию заместителя начальника училища. Была она предельно лаконичной, писана короткими рублеными фразами, и при смене моей фамилии на иную могла бы служить рекомендацией любому другому военнослужащему. Но это меня мало волновало. Первая адмиральская рекомендация у меня была!
Еще через неделю я также был зван в кабинет Бичурина, где после еще одного получасового идейного вливания я получил вторую драгоценную бумажку с адмиральским автографом. Говоря честно и откровенно, на такой успех я конечно же не рассчитывал. Не знаю, какие обстоятельства тут сыграли роль, может, мое довольно детское и наивное нахальство, может, то, что я был одним из немногих старшин рот на младшем курсе из своих, носил мицу не по курсовому рангу, и оттого был заметен на общем фоне, может еще что-то повлияло, но факт оставался фактом: рекомендации в КПСС мне написали два адмирала из четырех возможных.
Надо заметить, что с самого начала я на всякий случай попросил написать мне рекомендацию еще и у своего начальника курса, что тот сделал без возражений, так как это практически входило в его обязанности. Дальше все было как-то обыденно. Комитет комсомола роты, потом факультета… голосовали. постановили… утвердили. направили… поздравили. И в конце концов мне сообщили дату, когда парткомиссия училища будет решать, быть ли мне в рядах КПСС или нет. В том, что мне там быть, я уже ни на грамм не сомневался, так как фотографии для кандидатского билета у меня взяли заранее, да и адмиральские рекомендации возымели действие на комсомольский актив училища в лице группы освобожденных комсомольских старлеев и лейтенантов. А парткомиссию назначили на 25 февраля.
За десять дней до партийной комиссии я загремел в санчасть. По собственной глупости. Поддался общей на тот момент мускуломании, и слишком сильно воздал вечером штанге с гантелями. И утром, свесив ноги со шконки, чтобы зашнуровать ботинки и выползти с ротой на утреннюю зарядку, нагнулся… и не смог разогнуться. Короче говоря, завтракал я уже в санчасти, куда был доставлен на руках товарищей. Там мне обкололи спину обезболивающим, потом разогнули в прямое положение и уложили на ортопедическую кровать. Кровать эта была ортопедической только по названию, а реально была самой простой панцирной койкой, под щупленький матрас которой был подложен деревянный щит, чтобы спина не прогибалась. Штука по нынешним временам варварская, но действенная, ибо уже через пару-тройку дней я бойко залазил под эту самую кровать за тапочками без всяких намеков на боль. В моей палате обитало семь человек вместе со мной. Там же уже неделю обитал боец из моей роты Василий Иванович, по прозвищу Чапай, прозванный так потому, что имел не только такое же имя-отчество, как и прославленный комбриг, но и обладал такими же легендарными усами. Еще там уже недели две продавливал койку четверокурсник с нашего же факультета по прозвищу Боб, уж не знаю, за что так прозванный, но парень деятельный, быстро соображавший и ко всему прочему врожденный проныра и раздолбай. Кроме нас троих еще в палате поправляли здоровье три первокурсника, двое с нашего факультета и один с третьего и еще один матрос, на котором надо остановится поподробнее. Матрос этот был из роты обеспечения училища, прослужил всего чуть больше года и, несмотря на столь малый срок службы, после выписки из нашей медбогадельни собирался в отпуск. Дело в том, что был этот матрос, которого, кстати, звали Дима, просто водителем адмиральской «Волги», и возил по городу Севастополю чуть ли не с первого дня своей службы начальника училища, контр-адмирала Короткова. Видно, возил неплохо, раз, прослужив только треть своей срочной службы, собирался в отпуск, из-за чего все свое свободное от процедур время ушивал и перешивал форму, чтобы появиться на родине в полном блеске донельзя перезолоченных неуставных нашивок.
Вот такая у нас была непритязательная компания. Первокурсники, пользуясь моментом, день и ночь зубрили высшую математику и конспектировали классиков марксизма-ленинизма. Матрос-водитель обложенный нитками и иголками, кроил и перешивал уставное обмундирование, а мы втроем резались в шашки и шахматы, постепенно одуревая от безделья. Дело в том, что если ты и попадал в нашу училищную санчасть, то уж лечили тебя на совесть и с воодушевлением. Скороспелых решений в санчасти не принималось. Боб, коротавший уже третью неделю на медицинских харчах, попал на лечение с банальным ОРЗ, и с температурой чуть выше 38 градусов. Температура и все остальные признаки заболевания пропали уже через несколько дней после ударного лечения, и с тех пор никак не проявлялись, но Боба не выписывали, все так же продолжая кормить таблетками, и на просьбы о выписке отвечали уклончиво и неохотно. У Чапая же была просто анекдотичная история, связанная с чесоткой. Как таковой, этой болезни, присущей, как правило, неразвитым странам или отдельным бомжующим элементам, у Василия Ивановича конечно же не было, просто, будучи в наряде по гидролотку, он умудрился вздремнуть на теплой трубе, обмотанной для теплоизоляции стекловатой. В темноте Чапай этого не заметил, уютно прохрючил на теплой поверхности свои четыре часа, а утром расчесал полтела, включая промежность, до неприглядного состояния.