Сторож сестре моей. Книга 2
Шрифт:
Спустя месяц в ресторане «21» состоялся семейный банкет в честь одиннадцатилетия Кристофера Дэвида Тауэрса Римера, которого теперь называли Киком все без исключения, даже Бенедикт, который вынужден был неохотно признать, что внук предпочитает свое уменьшительное имя всем остальным, полученным при крещении. Кик выбрал «21» для торжества, куда были приглашены взрослые, так же, как он просил и получил в качестве одного из подарков новенький «Полароид-SХ-70», фотоаппарат, способный делать моментальные цветные снимки.
На следующий день Бенедикт снова пришел в «21» по просьбе Сьюзен; на сей раз
Бенедикт поднял карточку.
— Почему у тебя с собой именно эта? — лениво поинтересовался он.
Фиона, десятилетняя сестра Кика, сердито хмурилась, сидя между дядей Чарльзом и Луизой, которые тоже выглядели не особенно счастливыми.
— Отдай мне ее, — Сьюзен попыталась разорвать снимок, но, в отличие от обыкновенных фотографий, бумага для «полароида» была слишком плотной. — Я сохранила это, чтобы показать Фионе, как она безобразно выглядит, когда не скрывает своих мыслей. Она не хотела сидеть рядом с Лулу.
Бенедикт не стал развивать тему, хотя знал, что Сьюзен, возможно, ждет этого от него. Еще он знал, что Сьюзен едва ли учит своих детей любить или хотя бы уважать Луизу. Он возмутился, когда они начали называть Луизу «Лулу», но после того, как сама Луиза сказала ему, что не имеет ничего против, что ей даже нравится имя — это намного лучше, чем «бабушка!» — он решил скрыть свое негодование. Ничего хорошего, конечно, но у него и без того достаточно своих проблем. Когда дети вырастут, они сами поймут, что Луиза — настоящее сокровище. По крайней мере он так думал.
— Итак, что тебя беспокоит, Сьюзи?
Его дочь уже выглядела старше своих лет. Загар, казавшийся золотистым на пляже Моут Кей в январе, загар, который она пыталась сохранить с помощью кварцевой лампы у себя дома, сейчас, в апреле, имел желтоватый оттенок, а кожа казалась задубевшей. Интересно, стоит ли ему еще раз попытаться уговорить ее прекратить жариться под палящим солнцем на Багамах и выбросить свою кварцевую лампу. Если гладкая, белоснежная кожа Луизы — она никогда не загорала на солнце — не является достаточно убедительным примером для Сьюзен, чтобы отказаться от солнечных ванн, он догадывался, что все прочие доводы не возымеют никакого действия.
К его удивлению, Сьюзен накрыла его руку своей. Она избегала открытых проявлений чувств, в отличие от Чарльза, которому всегда нравилось тискать его в объятиях.
— Итак? — повторил он, теряясь в догадках.
Она колебалась. Тоже невероятно. Обычно его дочь хотела откусить себе язык после того, как высказалась. Он никогда не видел, чтобы она порывалась это сделать до того, как открыла рот.
— Папа…
Вот оно.
— Па, помнишь, мы на Новый год обсуждали проблему с Наташей, раскол на два лагеря, а потом ты сказал мне, что она была недопустимо груба с Луизой, так и не объяснив, что именно она сказала, что заставило тебя… попросить ее уйти из компании?
— Да, — резко ответил он. Менее всего он был расположен обсуждать это, тем не менее у него было неприятное предчувствие, что Сьюзен намерена довести дело до конца. — «Попросить уйти» звучит намного достойнее, чем «уволить». При обсуждении условий ее «ухода», а также годового пособия в этой связи юристы заставили ее подписать документ о сохранении конфиденциальности, где сказано, что она не
будет разглашать информацию о сложившейся ситуации или делах компании. И что?Сьюзен вздохнула.
— Папа, ты знаешь, что я никогда не могла относиться к Луизе так, как тебе хотелось бы. Но ты такой замечательный отец, поэтому всегда понимал, что это из-за мамы… и всего…
Бенедикту стало нехорошо. Глаза Сьюзен наполнились слезами. Черт побери, даже через столько лет она по-прежнему не могла вспоминать о матери без слез. Он не знал, что делать. Пить он не собирался, так как впереди его ждал трудный день. А теперь он просто вынужден выпить.
— Давай, Сьюзен, говори начистоту. Ты знаешь, мне решительно не нравятся подобные разговоры. Не знаю, к чему ты ведешь все это, но должен предупредить, что у меня нет настроения выслушивать очередные сплетни и клевету.
Он говорил, вспомнив в этот момент выражение лица Луизы, когда он поднял флакон духов «Открытие». Не проходило ни дня, когда бы он не вспоминал об этом.
— Папа, это не сплетни. Наташа рассказала Чарльзу, что произошло в тот вечер, а Чарльз рассказал мне. Знаешь, что я ответила? — Она не стала дожидаться, когда он заговорит. Она стиснула его руку и заявила: — Я нисколько не удивлена. Это я и собиралась сказать. Как я уже говорила Чарльзу, я не удивлена потому, что с той самой поездки в Грасси в пятидесятых годах я все время подозревала, что Луизе нравится Чарльз намного больше, чем следовало бы, и…
Бенедикт резко отдернул руку, несмотря на то, что Дэвид Маони из компании «Нортон Саймон» пристально наблюдал за ними из-за своего обычного столика.
— Меня тошнит из-за тебя.
Он оттолкнул от себя стол и поспешил в мужской туалет, но его так и не вырвало. Он плеснул себе в лицо холодной воды. Ему хотелось уйти. Если бы на месте Сьюзен был любой другой человек, даже Луиза, он бы ушел без колебаний, но он не мог оставить свою дочь со слезами на глазах, положив начало слухам, которые непременно найдут дорогу в газеты, что в семье Тауэрс произошел очередной скандал.
У него пропал аппетит, но, вернувшись к столику, он заставил себя попробовать камбалу, когда ее подали.
— Сьюзен, — начал он тихим голосом, полностью владея собой, — твое враждебное отношение к Луизе являлось для меня постоянным источником огорчений. Ты настроила своих детей против нее; ты попыталась любым доступным тебе способом восстановить меня против нее; но тут есть большая разница. Я живу с Луизой. Я ее знаю.
Верил ли он в то, что говорил? Конечно, ужасные обвинения, которые Наташа бросила сестре в лицо, терзали его, и Луиза была потрясена не меньше, согласившись, что Наташа, наверное, потеряла от горя рассудок и, очевидно, больше не может работать в компании. Как только было принято это решение, никто из них больше не упоминал ее имени. С глаз долой, из сердца вон? Но не из его сердца, и, конечно, не из сердца Луизы тоже.
Если бы он не слышал, как Луиза лжет, уверяя, будто Петер еще жив, вероятно, было бы намного легче выбросить из памяти эту безобразную сцену. Вместо того, оглядываясь назад, он начал понимать, что Луиза никогда не проявляла свойственного ей упорства, побуждая его выяснить, можно ли официально признать Петера мертвым. Почему? Не потому ли, что она предпочитала, чтобы официально он считался живым, и таким образом, как сказала Наташа, сохранялось препятствие, мешавшее Наташе снова выйти замуж?