Стоящий у Солнца

Петр Григорьевич стоял метрах в пятнадцати и с любопытством наблюдал. Увлеченный экспериментом, Русинов и не заметил, когда тут появился веселый хозяин пасеки.

— Ну что, как баня? — чтобы скрыть чувства, спросил Русинов.

— А через часик и натопится! — сообщил Петр Григорьевич, скрывая любопытство. — Летом-то быстро!

Русинов постарался незаметно убрать кристалл во внутренний карман куртки с замком-«молнией» и, не пряча радиомаяк, «забинтованный» свинцом, подошел к машине. Исчезать сейчас в эфире не имело смысла, и поэтому требовалось снять свинцовый экран. Пчеловод же не уходил — напротив, тянулся к гостю с разговорами.

— Надо бы перед баней перекусить, — проговорил Русинов. — На голодный желудок в парную нельзя.

— А вот я тебя ухой покормлю! — обрадовался Петр Григорьевич. — Вижу, ты на крупную рыбу собрался. У меня же мелконькая, зато уже в котелке! Пошли!

— Сейчас! — откликнулся Русинов. — Рюкзак только вытащу да белье чистое приготовлю...

Едва пасечник скрылся в избе, Русинов достал нож и разрезал свинцовый панцирь на две половины. Получился разъемный футляр, куда можно было вставить при нужде злополучного «стукача»...

Только бы узнать, что видел, точнее, что успел увидеть глазастый пчеловод и на какую крупную рыбу намекал?

6

Русинов вошел в крытый двор, поднялся по ступеням — изба стояла на высоком подклете — и, оглянувшись на широченную поветь, слегка обомлел. У дверей завозни стоял новенький ярко-оранжевый дельтаплан с двигателем за пилотской кабиной. Вещь эта была здесь неуместной, нереальной, существующей автономно от дома и его хозяина. Русинов не удержался и подошел пощупать. Красивый профиль крыла по размаху в аккурат соответствовал размеру двери, видимо, недавно расширенной. Мягкое сиденье в люльке-кабине рассчитано на двух человек и настолько притягивало, что хотелось забраться и посидеть под этим солнечным полотнищем над головой.

— Ты, случайно, летать на нем не умеешь? — Петр Григорьевич появился опять неожиданно.

— Нет, не умею, — признался Русинов.

— Жалко... Кто ни приедет — все не умеют, — пожаловался он. — Купил вот, теперь стоит. А ребята не скоро приедут...

— Какие ребята?

— Да те, что обещали летать научить! Сам попробовал зимой — взлетать взлетаю, а сесть не могу. Чуть крыло не сломал, стойку вон погнул слегка.

— Сколько же стоит такая игрушка? — спросил Русинов.

— А! — отмахнулся тот. — Две с половиной тысячи зелеными, недорого. Машина нынче дороже. Мою машину видел?

— Нет!

— Внизу там, во дворе, стоит, — пасечник постучал сапогом по полу, «патруль-нисан» называется...

— «Патроль-нисан»?

— Или так как-то, — отмахнулся он и засмеялся счастливо. — Знаешь сколько отдал? Тридцать пять! И тысячу, чтоб ко мне сюда пригнали. Во как!

— Ну?!

— Да, рыбачок! Зато теперь красота!

— Ты, Петр Григорьевич, миллионер! — похвалил Русинов без всякого умысла. — Богато живешь!

— Если ограбить собрался, так предупреждаю: ничего не получится, — весело предупредил он. — Пробовали уже...

— Бог с тобой, Петр Григорьевич! — смутился Русинов. — Я не грабитель.

— А что ты там у забора мараковал? — вдруг с хитринкой спросил пчеловод. — Что за хреновину проверял?

— У забора?

— Ну, у забора. Пока я в бане был.

— А! Удочку делал! — будто бы вспомнил Русинов.

— Интересная удочка...

— Я тебе потом покажу, — пообещал он. — На крупную рыбу. Новейшее изобретение. Запатентовано в семидесяти странах мира. Магнитная.

— А наживка какая?

— Грецкие орехи.

Он пожевал губами, пощурился, ломая мохнатые брови, и рассмеялся:

— Да! Чудес на свете много навыдумывали! Вот, например, самолет. Железяка, а летает!

— Зачем тебе самолет? — не скрывая удивления, спросил Русинов.

— Как зачем? Зимой за хлебом летать! — Он приобнял гостя и повлек к двери избы. — Пошли, ухи похлебаешь. Из хариуса! Час туда, час назад, и я на неделю с хлебом. Свой-то я не пеку, лень.

Изба Петра Григорьевича представляла собой музей или выставку декоративного и прикладного творчества. Этот человек, словно истосковавшись смертельной тоской по работе, неутомимо выстругивал, вырезал, вытачивал что-то: помещение было уставлено деревянными скульптурами и столбами самой невероятной конфигурации и формы. На стенах висели какие-то странные маски-коряги анфас и в профиль. Из корней он вырезал кроны деревьев, а из витых, скрученных в спирали колец или вообще клубков он делал причудливых змей. Больше всего притягивали внимание и возбуждали воображение столбы, лес столбов! В каждом умещались все стили — от классики до модерна. Петр Григорьевич словно задался целью разрушить всякую школу и форму, лишить их внутренней гармонии, симметрии и смысла, наполнив динамикой и стихией. Он творил во имя творчества, создавал во имя удовлетворения своего порыва. Однако странным образом в этом нагромождении и хаосе возникала какая-то особенная, стихийная сила гармонии, никогда не виданной и будоражащей воображение. Его творчество не укладывалось ни в какие каноны, но оно было каким-то древним, словно из сказки либо сна-откровения. Посредине избы стоял незаконченный столбик, который словно вырастал из двухметрового бревна и кучи щепок. Из всех инструментов у него было полуразбитое долото, топор без топорища и молоток.

Петр Григорьевич усадил гостя за стол, где дымилась в миске золотистая уха. На белой скатерти все приборы и причиндалы были деревянные, сделанные с любовью и старанием. Сам же встал к столбу и уже застучал, брызгая щепой.

Над деревянной кроватью во всю стену висел настоящий шедевр: ковер из огромной растянутой и выделанной бычьей шкуры. На золотистой коже тончайшими сыромятными ремешками был вышит осенний уральский пейзаж. Русинов специально подошел поближе, чтобы посмотреть, не написан ли он маслом. Нет! Он был выполнен шитьем, с поразительным вкусом и чувством материала.

А Петр Григорьевич между тем стучал молотком и балагурил. Он как бы пропускал мимо интерес и удивление Русинова, а может быть, привык к этому.

— Ты пока перекуси. Уха — легкая пища. А потом мы с тобой накроем стол и посидим как следует. Я тебя медовушкой угощу. Такой ты сроду не пивал. И мы с тобой поговорим всласть. Я хоть и один живу, а без людей не могу. Вот скоро опять ребята наедут!

— Какие ребята? — между делом спросил Русинов, хлебая уху.

— А всякие! Их сюда медом тянет! — засмеялся. — Рыбаки, туристы, скалолазы. И тарелочники опять приедут!

— Тарелочники?

— Ага! Они в горах неопознанные объекты опознают! Тут у нас их много всяких летает, — с удовольствием объяснил пчеловод. — Обещали и меня научить летать, я уж и взлетно-посадочную площадку подготовил. Аэродром! И эти приедут, снеговики. Которые снежного человека караулят. В прошлом году так сфотографировали даже. Здоровый мужик, метра три будет, волосатый, а на лицо — дитя дитем.

— И снежный человек у вас есть? — полушутя спросил Русинов.

— А! Кого тут только нет! — отмахнулся ваятель. — Всякой твари по паре. Ноев ковчег, да и все! Место такое! Ты вот говоришь, миллионер я... А я ведь копейки не зарабатываю, пчелы кормят. Они же у меня видел какого размера?

— Не видел...

— Посмотри!.. Они же — во! В полпальца, как шершни, — показал Петр Григорьевич. — Их ни ветер, ни мороз не берет. Кругом пчела квелая, болезненная, а у меня — хоть бы что. Сколько она за раз меда тащит? А-а!.. В пять раз больше, чем простая. Если бы я стал мед сливать в свою речку — до Камы бы воду подсластил! Пей — не хочу!

Через час пчеловод повел его в баню — крепкую, из толстенных бревен. Берендеевский теремок, а не баня!

— Сам рубил? — спросил Русинов.