Стоять до последнего

– До каких же пор, а? – повторила она вслух вопрос. – До каких же пор будет продолжаться такое, а?

– Мамочка, не ругай меня. Не надо!.. Я не рвал морковку!

Голос сына отвлек Лизавету от печальных мыслей. Она облизнула пересохшие губы, глотнула густую слюну. Сын стоял в трех шагах, чумазый, босой, загорелый. Только теперь она заметила в руках Андрюшки три морковки.

– Я не рвал морковку! Это тетя Марта дала…

«Тетей Мартой» Андрюшка называл Марфу Харитоновну. Хозяйка с утра трудилась в огороде, полола, поливала, окучивала. «И откуда только у нее берутся силы?» – не раз думала Лизавета о Марфе Харитоновне, хорошо зная, сколько тратит сил эта женщина на погрузке вагонов. Бригада грузчиц Марфы Харитоновны держала первенство на заводе. А что это такое, Лизавета хорошо представляла. Их, конторщиц, частенько «бросали на погрузку». Обычно такое бывало после перерыва или в конце дня, когда подгоняли много вагонов и грузчицы своими силами просто не могли в короткий срок перетаскать ящики со снарядами. Но и после таких коротких часов погрузки у Лизаветы деревенели руки, спина, ноги, она несколько дней ходила сама не своя, болезненно ныло все тело и, казалось, разламывалось на куски… Марфа Харитоновна, словно она была сделана из камня и железа, никогда не жаловалась, наоборот, после тяжелой работы еще и дома успевала все сделать: печь натопить, сварить, постирать, дров наколоть, за огородом ухаживать.

– Говоришь, сама дала? – спросила Лизавета.

– Ага!

– А ты спасибо сказал?

– Ага!

У решетчатого забора появился шестилетний Васька, соседский мальчонка. Вихрастый, широколицый. На прошлой неделе пришла похоронка – убили его отца. Васька поманил к себе Андрюшку.

– Мам, я пойду погуляю? – Андрей вопросительно ждал.

– Иди.

Лизавета проводила взглядом детей. Война им нипочем. Только вырваться бы из дому… Мать Васьки за эти дни почернела, осунулась. Ходит безмолвная, словно немая. Только смотрит. На ее руках осталось трое, Васька самый младший. А была веселая, бойкая на язык женщина. Марфа Харитоновна опечалилась не на шутку: «Пропадет баба!» И взяла ее к себе в бригаду.

Лизавета вылила мыльную воду и ополоснула корыто. Поскорей бы управиться! Она не обратила внимания на шум машины, хотя по этой улице окраины редко проезжают машины. Но скрип тормозов заставил ее поднять голову. Черная легковушка остановилась у калитки. У Лизаветы опустились руки. Опять приехали за ней! Снова на завод. Но из машины вышел незнакомый пожилой военный, шагнул к калитке:

– Гражданка, скажите, здесь проживает Миклашевская? Лизавета вытерла руки.

– Здесь… Это я буду…

– Я к вам по поручению командования…

– С Игорем что-то случилось, да?

– Жив! Здоров! Воюет хорошо! – в голосе военного звучала уверенность знающего человека. – Привет вот привез. И гостинцы. Можно занести?

– Несите, – отозвалась Лизавета, не понимая толком, о чем тот говорит, о каких гостинцах. В ее ушах звучало лишь одно главное слово – «жив»! И этого слова было достаточно для радости.

– Осип Степаныч, давай сюда нашу поклажу! – распорядился военный, повернувшись к шоферу легковой машины.

Марфа Харитоновна с тяпкой в руке стояла около дома и удивленно смотрела, как шофер и пожилой военный несли два коричневых чемодана. Приставив тяпку к стене, хозяйка поспешила к крыльцу, вытирая руки о передник.

– Проходите, пожалуйста! Проходите!

– Капитан Лелюшенко. Павел Степанович, – представился военный, когда зашли в горницу, и пожал руку Лизавете и Марфе Харитоновне. – Привез привет вам от мужа, Лизавета Савельевна, и письмецо. Передали по радио.

Лиза взглянула на бумагу. Буквы зарябили у нее в глазах. Что можно сообщить одной строкой?.. Она сделала над собой усилие и, подавив нахлынувшую тревогу, быстро прочла. И ничего не поняла. Потом прочла про себя еще раз.

– Ну, что там, ежели не секрет? – не выдержала Марфа Харитоновна.

– «Дорогая женушка, я чувствую себя хорошо».

– И все? – спросила Марфа Харитоновна.

– И все… Вот смотрите. – Лиза показала хозяйке белый листок.

Марфа Харитоновна не спеша по складам прочла каждое слово и с почтительным уважением поглядела на квартирантку. Она практичным умом поняла главное – сообщение от мужа Лизавете доставили не обычным способом, не через почту, а прибыл военный и лично принес на квартиру. Значит, муж Лизаветы не такой простой человек. Факт налицо! И радио у них там в отряде есть, чтобы связь с Москвой держать. И опять же не каждому красноармейцу или там партизану дозволено через радио посылать приветы своей жене. Что-то она не помнит, чтобы на заводе кому-нибудь присылали приветы.

– Что же вы стоите? Присаживайтесь к столу, – заспешила Марфа Харитоновна. – У меня картошка варится. Сейчас готовая будет.

Капитан Лелюшенко тем временем выкладывал продукты из чемоданов. Женщины смотрели на вкусное богатство – сахар-рафинад крупными белыми комками громоздился на столе, килограммов пять, не меньше, да песок в двух бумажных кульках, жестяные литровые банки американской свиной тушенки, восемь штук, плитки шоколада, сгущенное молоко, в бумажных мешочках – мука, пшено, гречка… Весь стол завалил.

– Принимайте, Лизавета Савельевна, гостинцы! Паек, мужнин, что ему по норме положено.

Марфа Харитоновна смотрела на стол, а в мыслях ее вертелся вопрос, который нужно было задать военному, вопрос насчет своего мужа и старшего сына, на которых пришла похоронка. У нее затеплилась надежда. Может быть, и они живы.

2

День выдался суматошным и трудным. После того как медики признали старшину Кульгу годным к строевой службе, ему пришлось еще порядочно побегать, побывать в различных кабинетах, пока наконец полностью не оформил документы.

Григорий рвался на фронт. Рана давно зажила, и он постоянно, где бы ни находился, чувствовал на себе укоризненные взгляды: такой здоровый – и ошивается в тылу… Да к тому же еще и личные дела, как говорят, на «сердечном фронте» приняли такой нежелательный оборот, что думать о них не хочется. Ершистая Галия Мингашева дважды дала понять не очень смелому танкисту, что без посещения загса и пальцем не позволит притронуться к себе. Но о какой женитьбе сейчас может идти разговор, когда фронт подкатился к самой Волге?.. Кульга не думал себя связывать семейными узами, хотя не мыслил послевоенной жизни без Галии Мингашевой. Так что в этом тыловом уральском городе ничего его не удерживало, если не считать подполковника Сорокина, который мог сделать все, чтоб Кульга получил броню. Они два раза толковали на эту тему в гостинице. Подполковник размахивал правой рукой, доказывая свое. Кульга, выслушав, всякий раз оставался при своем мнении.

– Не могу я тут, и все! Душа на фронт рвется, товарищ комбат… Не оставляйте, не надо! Как я потом, после войны, в глаза другим смотреть буду, а?

Теперь все позади. Осталась пустая формальность – сходить на завод, получить расчет и сдать пропуск.

В заводоуправлении Кульгу задержали:

– Просят зайти в цех.

– Что еще там от меня надо? Я же обходной лист вчера принес, все подписи собрал. – Кульга готов был взорваться, но сдержал себя. – Рассчитать человека без волокиты не можете!

И он направился в цех, где находился главный конвейер, откуда из широких дверей, похожих на ворота, выходили новые боевые машины. Сколько их опробовал Кульга за эти месяцы?..

Григорий взглянул на часы. До перерыва оставалось чуть больше получаса. Неужели придется торчать? Чертыхаясь, он направился в цех, откуда доносился ровный гул. У широко распахнутых дверей стоял седоусый сутулый старик и курил. Григорий узнал его – начальник сборочного цеха. Рядом с ним грудастая Марина, комсорг, и еще два безусых мастера, недавние фэзэушники, еще даже форму не успели истрепать, а уже выбились в уважаемых производственников.