Стойкий запах лосьона

– Проверить тягу.

– У нас в порядке, - пытался отделаться Костюкович.

– Тогда распишитесь.

Пришлось все-таки открыть. Маленький мужичок с морщинистым лицом протянул Костюковичу список. Ткнул пальцем в графу, где надо было расписаться, протянул шариковую ручку.

Когда он ушел, Костюкович, как обычно после дневного сна, собрался было в ванную почистить зубы и умыться, но передумал, очень хотелось опять лечь, что он сделал. И понял: заболевает. Простужался он часто - донимал трахеит, который подхватывал в больнице, где постоянная жара и сквозняки. Сестра над ним подтрунивала, когда он всякий раз пытался вспомнить, где мог простудиться, как будто это имело значение. Но это было уже привычкой, и сейчас, выясняя, вспомнил, что ночью, когда вызвали в приемный покой, потный понесся вниз, там из тоннельного перехода тянуло плотным сквозняком...

Утром следующего дня поднялась температура - 37 и 7, он позвонил в больницу доверенному врачу, чтоб открыли бюллетень, затем - завотделением, предупредить, что заболел и на работу не выйдет.

– Выздоравливай побыстрей, тут по тебе главный соскучился вдруг, дважды присылал секретаршу по твою душу, - сказал, посмеиваясь завотделением.

– А в чем дело?

– Ты что, не знаешь его?..

– Да пошел он!.. Постарайся узнать, в чем дело.

– Попытаюсь... Будь здоров...

Проболел Костюкович неделю, простуда, как говорится, пошла вниз, заложило грудь, он кашлял, голос сел. К концу недели полегчало, но еще два дня, выходные - субботу и воскресенье он пробыл дома. Итого - девять дней.

В воскресенье вечером позвонил завотделением:

– Ты как, Марк?

– Уже в порядке. Завтра выхожу на работу.

– У секретарши я выудил: на тебя поступила жалоба.

– От кого?

– Этого она якобы не знает. Сказала только, что телега лежит у главного уже недели две, но он был в командировке в Богуславском районе по заданию облздрава.

– Уже вернулся?

– Вернулся. Но ты будешь смеяться: его свалил радикулит.

– А когда же он меня искал?

– За день до отъезда в командировку... Так что завтра можешь не спешить к нему, он тебя сам достанет... Ну, пока...

"Кто бы это мог настрочить?" - весь вечер пытался вычислить Костюкович, но так ни к чему не пришел...

В понедельник после пятиминутки и обхода он поднялся в приемную главного врача. Секретарша сидела за своим столиком перед пишущей машинкой.

– У себя?
– спросил у нее Костюкович, кивнув на дверь, обтянутую дерматином.

– Болен. Будет в среду.

– Катенька, у меня к вам просьба: я уже знаю, что меня разыскивали по поводу жалобы. Я не спрашиваю вас, кто автор, но хотя бы дату, когда она поступила...

– Хорошо, - она взяла толстую тетрадь, полистала и назвала дату.

Поблагодарив, Костюкович ушел. Спускаясь по ступеням, он высчитал: "Поступила за неделю до моего последнего ночного дежурства, а на следующий день я заболел".

11

Жизнь шла по наезженному пути. Давно втянутый в него, Костюкович даже не замечал однообразия своего быта и бытия, редко из какой-то неведомой глубины возникал пристальный большой вопрошающий зрачок судьбы, и слышный только Костюковичу голос ее спрашивал: "Что же будет дальше? Пока молод, тянешь. А ближе к пятидесяти, к шестидесяти, сможешь ли выдерживать эту беготню по больничным коридорам, бессонные ночи и долгие тяжкие дни дежурств? Может действительно надо делать кандидатскую, чтоб уйти на кафедру, на преподавательскую работу?" Но этот вопрошающий зрачок быстро гас, исчезал, а его место занимали каждодневные проблемки...

Однажды около полудня в ординаторскую Костюковичу позвонили из патологоанатомического отделения:

– Доктор Костюкович? Здравствуйте. Вас беспокоит доктор Коваль. Я замещаю Сажи Алимовну. Она уехала на курсы. Вы очень заняты? Не могли бы зайти сейчас?

– Я собирался пунктировать больного, - ответил он, удивляясь звонку и просьбе.
– Минут через двадцать вас устроит?

– Хорошо...

Коваль ждал его в кабинете Каширговой, сидел за ее столом, ввинчивая докуренную сигарету в уродливую керамическую пепельницу. Два свежих окурка уже лежали в ней.

– Что случилось, коллега?
– спросил Костюкович.

– Завтра клинико-анатомическая конференция.

– Я знаю. Начмед меня предупредила, хочет рассмотреть случай с умершим пловцом, - сказал Костюкович.

– Да. Она попросила меня взять с собой протокол вскрытия с листком гистологических исследований. Так вот: они исчезли из архива. Лаборантка при мне перерыла все, как в воду кануло. Хотя у нас все аккуратно - по годам.

– Как так?!
– заерзал на стуле Костюкович.

– Но это еще не конец. Исчезли блоки и стекла некропсии Зимина.

– Что же делать?
– растерянно спросил Костюкович.

– Надо доложить начмеду, - жестко сказал Коваль.

– У кого ключи от архива?
– спросила начмед, выслушав сообщение патологоанатома.

– У меня и у старшей лаборантки, - ответил он.

– Как она объясняет это?

– Сама в растерянности. Клянется, что посторонних не было.

– Она давно работает у вас?

– Третий год.

– Протокол вскрытия мог попасть случайно на другой стеллаж, мало ли куда она могла сунуть эти три листочка. Но исчезновение блоков и стекол это уже не случайность, - произнес Костюкович.

– Будем называть вещи своими именами, - сказала начмед.
– Это не исчезновение, а хищение. И вор знал, что брать. Да брал так, чтоб, как говорят, с концами.

– Будем заявлять в милицию?
– спросил Коваль.

– Едва ли милиция станет этим заниматься, - махнула рукой начмед. Да и нам ни к чему реклама на весь город.

– Это явно кто-то из своих, осведомленных, что, как и где лежит. Но ради чего?
– Костюкович повернулся к Ковалю.
– А может, пропал материал не только Зимина?

– Проверить это немыслимо: в архиве хранятся блоки, стекла, протоколы за несколько лет сотен умерших во всех отделениях больниц города, плюс биопсийные блоки и стекла тысяч больных из этих же больниц.

– Тем более нечего нам бежать в милицию, - сказала начмед.
– Они спросят: "Что у вас пропало, кроме этого?" А мы не знаем и узнать практически не можем. Они и разведут руками: "Помилуйте, господа! Сначала сделайте у себя ревизию". Для них же ваш архив и подсобка гастронома одно и то же... Но докладную вам придется написать.