Стою за правду и за армию

До рассвета еще вскочили мы на ноги и вышли на двор. Скобелев уже оделся и оживленно о чем-то разговаривал с Куропаткиным. Чистое, голубое небо, тихое, слегка морозное утро и только что поднявшееся над горами солнце, заигравшее серебристым светом по рыхлому снеговому покрову на окрестных полях и крышах плевненских домов, – все это вполне гармонировало с нашим веселым душевным настроением. Полною грудью вдыхая этот здоровый утренний воздух, мы подошли к лошадям, которых держали под уздцы казаки. Везде слышались смех, шутки, остроты. Отряд весело вытянулся в походную кишку.

– На подмогу к янаралу Радецкому, значит, на гору Шипку. Что ж, это можно! Отчего не пособить товаришшам! – слышались замечания между солдатиками.

– А ежели, брат, у них другой Осман там появится? – спрашивал молодой солдатик другого, более опытного. – Что тогда?

– Что ж, и его заберем. Теперь, брат, мы знаем, как и брать! Ученые стали!

Отряд мало-помалу вытянулся по шоссе, и двинулись обозы.

Между тем Скобелеву подали коня. Быстро вскочил он на него и обратился к нам, предварительно поздоровавшись с каждым за руку:

– Ну, господа, едем! Слава Богу, наконец мы покидаем эту проклятую Плевну. На Шипке, Бог даст, будет счастливее…

Скобелев был необычайно весел, оживлен, со всеми шутил, смеялся и вспоминал разные эпизоды из обороны Зеленых гор. Только проезжая мимо редутов своего имени (Скобелева № 1 и 2), с которыми связаны были воспоминания о славных наших атаках и еще более геройской обороне этих кровавых мест, чело Скобелева сильно омрачилось. Он снял шапку и набожно три раза перекрестился. Вся свита его сделала то же.

– Сколько здесь жертв легло! И все это напрасно! Не поддержали вас вовремя! – как бы про себя проговорил Скобелев, и слезы показались на его глазах.

Несколько минут царило молчание: каждый задумался и вспоминал тяжелые, недавно пережитые дни. Невольно вспомнились имена героев-защитников этих укреплений, имена Горталова, Добровольского, Тебякина и других, и невольно каждый прошептал про себя: «Вечная память вам, герои-мученики, за великое славянское дело!..» [215] Поравнявшись с логом, где был убит художник-волонтер Верещагин, Скобелев вспомнил об этом грустном эпизоде, обратившись к Куропаткину [216] . Вспомнил также про киргиза Нарубайко, которого Скобелев вывез с собой из Туркестана и который в деле 30 августа был смертельно ранен.

215

Можно ли было тогда предполагать, что эти самые братья-славяне, за освобождение которых мы пожертвовали столькими жизнями, в недалеком будущем отплатят нам такою черною неблагодарностью!.. (Примеч. автора.) Видимо, автор отсылает нас к событиям Сербско-болгарской войны (1885–1886), когда Болгария объединилась с автономной турецкой провинцией Восточная Румелия, что спровоцировало войну с Сербией. Эти события привели к разрыву русско-болгарских дипломатических отношений и отзыву всех служивших в болгарской армии русских офицеров на родину.

216

Сергей Васильевич Верещагин поступил к Скобелеву в качестве волонтера-ординарца и добровольно исполнял все опасные поручения Михаила Дмитриевича касательно рекогносцировки местности. Будучи прекрасным художником, Верещагин приносил отряду большую пользу своим искусством: он смело приближался к неприятельским позициям и быстро, под пулями, набрасывал карандашом на папку расположение войск противника и позицию его. Еще под Ловчей Верещагин проявил свое замечательное мужество и искусство. В роковой же день 30 августа этот благородный воин-художник был в куски изрублен черкесами в то время, когда хладнокровно занимался своим делом впереди линии нашей цепи… (Примеч. автора.)

А когда поравнялись с первым гребнем Зеленых гор, Скобелев обратился ко мне и, смеясь, сказал:

– А помните, Дукмасов, как вы в этих траншеях водили принца и знакомили его с турецкими пулями?

Веселые воспоминания менялись с грустными. Последних, конечно, было гораздо больше. Каждый кустик здесь был нам знаком, каждый шаг напоминал собой какой-нибудь грустный эпизод, какую-нибудь смерть… Здесь осколком гранаты в грудь убит такой-то офицер, тут пулей в живот смертельно ранен другой, там – взорван зарядный ящик и в итоге – целые кучи изуродованных тел и т. д., и т. д. Более мелкие поранения не так действовали на нервы и воображение, не так сильно врезывались в память…

Проехали мимо Брестовца, где так долго была штаб-квартира Скобелева и где он лежал больной и контуженый. Мы начали обгонять обозы и за Рыжей горой догнали хвост колонны. «Смирно, смирн-о-о-о!..» – послышались команды офицеров, и солдаты на ходу быстро стали подтягиваться, выравниваться в рядах, оправлять амуницию, поправлять кепи…

– Здорово, молодцы! – весело крикнул Скобелев. – Поздравляю вас с походом!

Солдаты дружно, в таком же веселом тоне, отвечали на приветствие любимого вождя.

– Смотрите же, – продолжал Михаил Дмитриевич, – будьте такими же молодцами, как и раньше! Вы теперь отдохнули, привели в порядок оружие, одежду, собрались с новыми силами… Впереди предстоит нам еще много трудов! Но, Бог даст, мы скоро докончим с турками на Шипке, а потом дойдем до Царьграда и отдохнем уже там вволю!

Солдаты с удовольствием слушали слова своего обожаемого генерала, и по их бодрым, самодовольным, раскрасневшимся на морозе лицам, по их блестящим, веселым глазам видно было, что они вполне соглашаются со словами своего начальника.

Гулко грохотала артиллерия по шоссе, мирно и твердо отчеканивала шаги пехота, и целый лес штыков красиво блестел на солнце… И рядом с русскими штыками Крынка и Бердана виднелись штыки и турецких ружей Пибоди у солдат Углицкого полка, которые были очень довольны, что превратились некоторым образом в стрелков… У многих солдат красовались на груди серебряные Георгиевские крестики, у некоторых унтер-офицеров виднелось их по два, по три. Это все боевые ветераны, побывавшие уже во многих перепалках на Зеленых горах, а некоторые и под Ловчей. Все люди испытанной храбрости, видавшие у самого носа неприятельские штыки, ходившие не раз охотниками в глухую ночь и переколовшие или уложившие прикладом в неприятельских траншеях не одного басурмана… На этих людей можно было положиться, и Скобелев их особенно любил: он знал их всех по фамилиям, даже по именам.

– Здорово, Попов, как поживаешь? – обращается он к одному из унтер-офицеров, проезжая мимо. (Это тот самый Попов, по инициативе которого были сделаны траншеи на первом гребне, получившие название Поповских траншей.)

– Здравия желаю, покорнейше благодарю, ваше превосходительство! – самодовольно осклабясь и весь сияя, громко отвечает счастливый Попов, готовый в это время выпрыгнуть из строя, чтобы хоть дотронуться только до стремени боготворимого генерала.

– Смотри, брат, поучи молодых, чтоб такие же молодцы были, как ты! – говорит Скобелев и едет дальше.

– Постараюсь, ваше превосходительство! – посылает вдогонку ему счастливый Попов и затем обращается к окружающим его молодым солдатам. – Ну, братцы вы мои, в жисть, то есть мою, не видал такого генерала… Отец родной!

Дальше я не слышу его разглагольствований и спешу догнать Скобелева. Скобелев обогнал весь отряд и впереди проехался немного с офицерами и побеседовал с ними, а затем направился прямо в Ловчу, чтобы заранее распорядиться о разных хозяйственных нуждах отряда.

Так как было довольно холодно и морозно и не требовалось особенной боевой готовности ввиду удаленности противника, то Скобелев приказал останавливаться на ночлег в деревнях, по домам, сберегая таким образом силы солдат. Поэтому отряд разбросался на ночлег не только в Ловче, но и в ближайших деревнях – Зилкове, Сотево, Бахоеце, Придуншец и др. На следующий день движение продолжалось на город Сельви, причем части, имевшие ночлег в дальних деревнях, например в Зилкове, останавливались последовательно в Ловче или Павликени, Какрино, Акенджилар.

Погода благоприятствовала нашему движению: дни стояли хотя и морозные, но ясные, хорошие… Скобелев все время хлопотал о том, удобно ли расквартированы войска на ночлег, хорошо ли они снабжены теплой одеждой и обувью, получают ли хорошую горячую пищу и т. д. Мы, ординарцы, постоянно получали от него приказания проверять все это и подробно доносить ему, особенно относительно качества пищи. Вообще, лучше заботиться о солдатах, как заботился Скобелев, вряд ли возможно!

В Ловче мы переночевали и выехали в Сельви довольно поздно, около полудня. В это время некоторые полки и батареи проходили через город. Скобелев пропускал их мимо себя, делая постоянно разные замечания то офицерам, то солдатам. Ничто не ускользало от его опытного глаза: последний обозный рядовой, запасная лошадь, лазаретная фура – все подвергалось контролю его начальнического ока.