Стою за правду и за армию

«Вот тебе и раз, – подумал я, – это в двенадцать-то часов ночи, в такую темень, лупить по незнакомому городу и неизвестной дороге в Сан-Стефано! Удовольствия мало!» И свое горе я начал запивать лафитом. После ужина Михаил Дмитриевич позвал меня к себе в кабинет и передал бумаги.

– Поезжайте сейчас – важное дело!

– Ваше превосходительство, позвольте мне выехать завтра пораньше. Ведь все равно я теперь буду блудить по Константинополю, не зная дороги, и до рассвета не попаду в Сан-Стефано. Наконец, начальник штаба теперь спит и ничего не сделает.

– Ну, пожалуй, – сказал генерал, – только смотрите, завтра пораньше! Ну, убирайтесь, я спать хочу!

На следующий день, в четыре часа утра, я сидел уже на коне и рысцой путешествовал по безлюдным улицам Константинополя. Спустившись с горы, я переехал по мосту через Золотой Рог и очутился в чисто турецкой части города – в Стамбуле. Не зная дороги, я решил держаться ближе к Мраморному морю. Улицы были узкие, кривые, дома большей частью деревянные и ветхие, в два и редко в три этажа. Попадавшиеся мне навстречу турки останавливались и с удивлением и любопытством смотрели на русского офицера, который в такой ранний час забрался в самый центр турецкого населения. В конце одной из улиц я увидел громадное здание и большие своды. «Ага, вероятно, это та знаменитая стена, – решил я про себя, – которая окружала в старину Царьград и защищала его от вторжения варваров. А эта арка принадлежит, должно быть, историческому Семибашенному замку, куда рассерженные султаны сажали послов европейских держав!»

Под аркой стоял турецкий часовой с ружьем и. прислонившись к стене, сладко спал. Я проехал как раз мимо него, лошадь моя даже фыркнула, но часовой не проснулся. Проехав под аркой, я очутился на большой квадратной площади, которая со всех сторон была окружена сплошным трехэтажным зданием под одной крышей. Площадь была вымощена плитами и совершенно пуста. Напротив виднелась тоже арка.

– Черт возьми! Уж не забрался ли я в султанский сераль [240] – он, кажется, где-то в этом месте.

240

Сераль – дворец в странах Востока, а также женская половина дворца, где располагался гарем.

Я направил коня дальше и въехал во вторую арку. За нею оказалась вторая площадь, поменьше первой, тоже совершенно пустая. С правой и с левой стороны этой площади виднелись снова две небольшие арки. «Куда же ехать? – размышлял я, – как бы ни попасться каким-нибудь фанатикам. Зарежут, канальи, как собаку». Но только что я повернул коня вправо, как услышал позади себя страшный крик. Оглянувшись, я увидел человек десять турок, которые бежали ко мне и, размахивая руками, что-то неистово кричали.

– Вам чего, черти? – обратился я к ним, останавливая коня. Вместо ответа они окружили меня со всех сторон, схватили под уздцы мою лошадь и все вместе что-то загалдели.

– Не сметь трогать лошадь! – закричал я на них и крутым поворотом освободил коня из их рук.

Они подались назад, но, видимо рассерженные, стали орать еще неистовее, жестикулируя сильно руками. Не понимая ни слова по-турецки, я, тем не менее, из чувства самосохранения внушительно погрозил им своею солидною плетью и несколько раз произнес название «Сан-Стефано», показывая рукой по направлениям этого пункта.

Угроза, очевидно, подействовала, потому что они видимо присмирели и более спокойным и вежливым тоном начали объяснять пантомимами, что я должен ехать назад. Я сообразил, что, вероятно, заехал не туда, куда следует, и, поворотив коня, шагом направился обратно, сопровождаемый всей пешей ватагой турок. Два из них побежали вперед, в здание, и скоро из последнего вышел еще какой-то турок, знавший немного русский язык (вроде того, как в наших южных городах говорят по-русски разные восточные люди – разносчики апельсинов, лимонов и проч.). Он объяснил, что я заехал в какой-то гарем, но в какой именно – я так и не мог разобрать.

«Славная штука! – подумал я, – зачем только они меня остановили! Там бы я согласился подольше остаться. Бумаги Скобелева подождали бы! Хорошо, что не поехал ночью, как приказывал Скобелев – эти господа не поцеремонились бы со мною тогда!» Турки проводили меня до первой арки, где стоял часовой. Последний от их крикливого разговора проснулся и с удивлением смотрел на меня. При проезде мимо него он предусмотрительно отдал мне ружьем честь. Раскланявшись с турками, которые объяснили мне дорогу, я крупной рысью направился мимо Семибашенного замка в Сан-Стефано и в шесть часов был уже с докладом у полковника Гродекова.

Глава II

На следующий день к обеду приехал Скобелев и привез нам приятную новость: всем офицерам, которых Скобелев представил к Георгиевским крестам за Иметлийское дело, Государь император, по ходатайству Главнокомандующего, утвердил эти награды. Известие это было действительно радостное. Нужно быть самому офицером, самому участвовать в военных действиях, чтобы понять то чувство, которое испытывает каждый, ожидая этой высшей воинской награды – награды за личную храбрость, за мужество и отвагу. «Теперь никто не посмеет меня назвать трусом, никто не скажет, что я бесполезно служил родной земле и ее властелину». Мысль о белом крестике уже давно не давала мне покоя, хотя я далеко не честолюбив и любил военное дело не из-за отличий и карьеры.

На другой день Скобелев назначил у себя обед исключительно для лиц, получивших Георгиевские кресты за лихой Иметлийский бой. Поручику Узатису, который распоряжался у Скобелева хозяйственною частью, Михаил Дмитриевич приказал устроить обед погастрономичнее и запастись лучшими винами. К двум часам в квартиру Скобелева собрались приглашенные гости. Здесь были полковники Панютин, Лео, Мосцевой (герой Скобелевского редута № 2), барон Меллер-Закомельский, поручик Юрьев, Узатис, я и другие. Стол был накрыт в той самой зале, где Россия подписала мир с Турцией. Все были в самом прекрасном настроении, и Скобелев веселее всех: он радовался, что все его представления прошли без изменений.

У каждого из офицеров на груди красовался уже новый беленький крестик, кроме меня и Узатиса. Скобелев заметил это.

– Что же это вы, господа! Отчего до сих пор не надели крестов? – обратился он к нам.

– Не получили до сих пор, ваше превосходительство, а купить здесь негде, – отвечал я.

– Ну так постойте, я дам вам свой! – И, сняв с себя довольно старый Георгиевский крестик, Скобелев надел его на меня.

Вся компания уселась за столы и с аппетитом занялась истреблением вкусных блюд, запивая их прекрасным вином. После утоления голода завязалась оживленная беседа на тему, исключительно нашу, военную: вспоминали только что пережитую кампанию, в которой было так много лестного для нашего национального самолюбия, хотя, к сожалению, были и мрачные стороны. Велась самая живая беседа с критическою оценкой, высказывалась, не стесняясь, голая правда – наши ошибки, причины наших временных неудач и так далее… Но – конец венчает дело! «Победителей не судят!» – и в этом афоризме мы находили утешение в те скорбные минуты, когда вспоминали наших дорогих товарищей, геройски павших на Зеленых горах и у подножия Балкан.

Скобелев тоже поддался общему настроению и вспомнил, между прочим, старое золотое время – время своей боевой службы в Туркестанских степях.

– Да, господа, – сказал в конце обеда Михаил Дмитриевич, и умные глаза его, всегда веселые и полные юмора, еще более оживились и заблистали. – Этот белый крестик нелегко достается нашему брату! Я несколько раз заслуживал его по статуту в Хивинской экспедиции, делая самые опасные рекогносцировки за сотни верст и, переодеваясь туземцем, добывая очень важные сведения, постоянно рискуя при этом своей шкурой… Но Кауфман все не представлял меня к кресту. В деле под Махромом я был начальником кавалерии. Видя нерешительность противника, я решил сам его атаковать. Местность была удобная, волнистая, и я приказал направиться в обход на левый фланг неприятеля казачьему полку Головачева, а на правый фланг послал тоже один полк. Сам же с дивизионом остался на месте. Когда, по моему расчету, полки, посланные мной в обход, должны были находиться уже на своих местах, я повел наступление с фронта.