Стою за правду и за армию

– Ну, господа, подтягивайте теперь, – и я начал нашу родную донскую песню:

Всколыхнулся, взволновалсяПравославный тихий Дон,И послушно отозвалсяНа призыв монарха он!

Ужин прошел необыкновенно весело, шумно. Тимирязев, как самый старший между нами, самый благоразумный и меньше всех пивший, не раз сдерживал нашу молодую компанию, которая слишком уже расходилась. Окончился ужин тем, чем обыкновенно кончается в таких случаях… Расплатившись, мы вышли из гостиницы и расселись на извозчиков… Ночь давно уже вступила в свои права, улицы были пусты, и обитатели турецкой столицы спали крепким сном. Некоторые из нас поехали кататься, завернули еще кое-куда, и поздно уже, или, вернее, рано утром, добрались мы до «Тамани».

Я заснул тяжелым, крепким сном на пароходе: снился Константинополь с его чудными окрестностями, садами, мечетями… Но он казался мне не турецким, а русским городом. Вместо полумесяца на мечетях красовались кресты, вместо чалмы и красных фесок везде виднелись русские фуражки, русские лица… Нашему полку назначена была здесь стоянка, и я мечтал уже о приобретении себе домика где-нибудь на берегу Золотого Рога, Босфора или на Принцевых островах.

На следующий день я проснулся около одиннадцати часов и с удивлением осмотрелся. Помещение и обстановка посольской каюты были действительно роскошны: дорогая бархатная мебель, зеркала, всевозможные предметы роскоши – все это походило на кабинет богатого аристократа. Возле меня, раскинувшись в самой живописной позе, храпел Марков. Я его разбудил, мы быстро оделись и вышли на палубу.

Здесь я увидел своих музыкантов, которых покинул на турецком пароходе. Оказалось, что, по распоряжению Тимирязева, их перевезли на «Тамань» уже давно наши моряки. Казанцы принарядились – надели чистые рубахи и вычистили инструменты.

– Здравствуйте, господа, – встретил нас Тимирязев. – Ну как спалось вам на новоселье после вчерашних вакханалий?

– Прекрасно! – отвечал я, здороваясь с ним и с офицерами-моряками. – Да у вас тут такая роскошь, что нашему брату, привыкшему более к землянке, как-то неловко даже чувствуется в таких будуарах. Это какой-то дворец в миниатюре!

Капитан самодовольно улыбнулся.

– Да вы еще ничего не видели – пойдемте, я вам покажу.

Мы прошлись по пароходу и осмотрели его. Везде идеальная чистота, все прочно, красиво, изящно и богато. Мы только удивлялись, а моряки самодовольно улыбались.

– Однако, господа, адмиральский час, – сказал Тимирязев, взглянув на часы. – Пойдемте завтракать.

Тут же, на палубе, был роскошно сервирован стол, уставленный массой бутылок и прекрасными букетами, за который мы и уселись.

Повар «Тамани» оказался мастер своего дела – завтрак вышел на славу. Музыканты заиграли свой полковой марш, потом, немного погодя, марш Скобелева [253] . Звуки нашей музыки произвели известную сенсацию на море и на берегу. На ближайших бесчисленных судах повысыпали на борт матросы, на набережной и особенно на мосту через Золотой Рог столпилась масса народу, приостановившего этим даже езду экипажей, и с жадностью прислушивалась к стройным звукам русской музыки. Даже окна гаремов потихоньку растворились, занавески отдернулись, и покрытые чадрами красивые головки показались у решеток. А музыканты наши, видя то впечатление, которое они произвели своей игрой на население турецкой столицы, еще более старались.

253

Оркестр Казанского пехотного полка считался лучшим между частями, стоявшими под Константинополем. Кроме того, это также один из самых боевых оркестров: многие инструменты были пробиты пулями, некоторые музыканты ранены; были и убитые. (Примеч. автора.) «Марш Скобелева», а точнее, марш 108-го Саратовского пехотного полка «Генерал-лейтенант Скобелев», был сочинен композитором Г. Рейнбольдом.

Бокалы между тем у всех были наполнены, и Тимирязев, поднявшись, предложил тосты за здоровье Государя, наследника и Главнокомандующего… Громкое, радостное «ура» грянуло с парохода и далеко-далеко покатилось оно по зеркальной поверхности Золотого Рога и по красивым берегам его. Кричали офицеры, матросы, музыканты, и этот могучий родной звук как-то особенно действовал на наши нервы. На глазах у каждого выступили слезы, и каждый из нас чувствовал в себе здесь, в эти минуты, в виду этих бесчисленных мечетей и красных фесок, новый прилив сил и энергии для новых испытаний, новой кровавой борьбы…

– «Боже, Царя храни!» – скомандовал Тимирязев, и музыканты стройно, мелодично исполнили наш дорогой, национальный гимн.

Мы все сняли шапки и стоя прослушали его. А затем с новой силой, с новой энергией раздался наш победный крик «ура».

Завтрак продолжался, и музыканты очень искусно исполнили между прочим турецкий марш, который они разучили во время стоянки своей в Св. Георгии, что видимо понравилось толпе. После турецкого марша я предложил тост за здоровье Тимирязева, офицеров-моряков «Тамани», гостеприимно приютивших нас на своем судне. Музыканты проиграли туш и дружно прокричали «ура». Завтрак окончился в два часа, и затем капитан сделал распоряжение сниматься с якоря, так как «Тамань» уже нагрузилась углем. Вообще, я не могу не вспомнить еще раз с удовольствием о том радушии, о том русском гостеприимстве, которое мы встретили на «Тамани» от капитана, офицеров и всей команды.

Музыканты, по распоряжению капитана, получили отличный завтрак с водкой, а когда я предложил уплатить за это деньги, то офицерство положительно воспротивилось.

– Вы и не думайте, – говорили они, – предлагать капитану плату – он наверно обидится! У нас запасы всегда есть – пожалуйста, не беспокойтесь!

Около двух с половиной часов «Тамань» под национальным флагом двинулась по направлению к Буюк-Дере. Проходя мимо султанского дворца (Долма-бахче) [254] , музыка снова заиграла «Боже, Царя храни», а затем турецкий марш. При проезде мимо иностранных консульств и мимо селений опять неслись с нашего парохода звуки русской музыки, и везде народ с удивлением смотрел на быстро плывший русский пароход, с которого раздавалась стройная игра. Пространство около двадцати верст против течения мы проехали не более часа.

254

Долма-бахче – летний дворец турецкого султана на берегу Босфора.

Подъезжая к бухте Буюк-Дере, мы заметили, что из красивого дома русского посольства, утопавшего в зелени кипарисовых и лавровых садов, вышли два русских генерала. В одном из них я сейчас же узнал хорошо знакомую мне фигуру Михаила Дмитриевича, другой был мне незнакомый.

– Это посол наш – князь Лобанов-Ростовский, – сказал мне Тимирязев. – Надо, однако, им отдать честь, как только пароход остановится. Вы, пожалуйста, распорядитесь музыкой!

Действительно, как только был брошен якорь, капитан скомандовал матросам «по реям!», а музыка в это время заиграла свой полковой марш. Скобелев и Лобанов-Ростовский удивленно смотрели на посольский пароход, недоумевая, как это на нем очутился наш оркестр.

Был спущен катер, и 12 матросов лихо подкатили к пристани, у которой стояли генералы. Скобелев уселся в катер, подъехал к пароходу и по трапу взобрался на палубу.

– Здорово, моряки! Здорово, казанцы! – поздоровался он по очереди с солдатами.Я подошел к нему и доложил о прибытии и исполнении данного мне поручения.

– Как вы попали сюда? – сказал Скобелев. – Я и князь сильно удивились, услышав музыку на «Тамани».

Я рассказал вкратце о своих приключениях, о любезности Тимирязева, и Скобелев, очень довольный, поблагодарил как меня, так равно и капитана.

Усевшись все вместе в катер, мы подъехали к пристани, где князь тоже поблагодарил меня за доставку музыкантов. Князь предложил мне поместиться в здании посольства, но я, поблагодарив его за любезность, просил позволить мне остаться на «Тамани», так как офицеры-моряки взяли с меня слово, что я буду их гостем. И действительно, я не раскаивался, что остался в обществе моряков. Это были все такие милые, гостеприимные и простые люди, мы постоянно так весело проводили время на палубе роскошного судна, любуясь очаровательными видами и вдыхая здоровый морской воздух, что, казалось бы, никогда не расстался с такой жизнью.