Страх и отвращение предвыборной гонки – 72
Шрифт:
Сам Макговерн не был так расстроен этой внезапной утратой привилегий, как некоторые из его сотрудников и журналистов, которые сопровождали его по всей стране в течение прошедшего года. В случае Манкевича это заняло почти два года, и теперь — через месяц после выборов — он с трудом привыкает к суровым условиям общественного транспорта. Мы ехали из Нью-Хейвена в Оуэнсборо, штат Кентукки, где он должен был объяснить значение выборов и катастрофического поражения Макговерна толпе подавленных местных либералов в колледже Кентукки Уэсли. Ранее в тот же день Фрэнк и я участвовали в дискуссии на тему «Роль средств массовой информации в кампании». В тот момент, когда Йельская тусовка закончилась, мы бросились из зала к ожидавшему нас автомобилю. Вместо того чтобы попытаться справиться со сложностями перемещения на коммерческих авиалайнерах, Манкевич настаивал на том, чтобы зафрахтовать «Бичкрафт». У меня не было особых причин лететь с ним в Оуэнсборо, но я решил,
После выступления Фрэнка в штате Кентукки тем вечером он и я провели около трех часов в придорожной забегаловке, беседуя о кампании. Тремя неделями раньше, сразу после выборов, он заявил, что за поражение Макговерна ответственны три человека: Том Иглтон, Хьюберт Хамфри и Артур Бремер, но теперь он, казалось, больше склонялся к тому, что показал опрос New York Times / Янкеловича, который приписал убедительную победу Никсона растущей волне обращенного вправо, не озвученного расизма в американском электорате. Остальные сотрудники Макговерна, с которыми я говорил, уже указывали на эту теорию «скрытого расизма», но единого мнения о ней не сложилось. Гэри Харт и Пэт Кэдделл, например, считают, что дело Иглтона оказало такое разрушительное воздействие на весь механизм кампании, что ничто остальное уже не играло роли. Фрэнк с этим не согласился, но обосновывать это тем вечером в Оуэнсборо не было времени. На рассвете мы должны были сесть на самолет в Вашингтон, где была запланирована встреча Национального комитета Демократической партии — в субботу 9 декабря — для долгожданного «очищения от Макговерна». Особых сомнений в ее результате не было. После поражения Макговерна партия стремительно накренилась вправо. Техасский протеже Джона Коннелли Роберт Штраус уже имел более чем достаточно голосов, чтобы победить назначенца Макговерна Джин Вествуд и заменить ее на посту председателя Демократического национального комитета. Именно это и произошло на следующий день. Мечты Джорджа взять контроль над партией и переформировать ее по своему образу и подобию уже увяли и за пять коротких месяцев после Майами приказали долго жить. Старые добрые парни вернулись, чтобы возглавить партию.
Для меня остается загадкой, по какой причине американский электорат так активно поддержал в ноябре нынешнюю администрацию. В течение всего 1971 года я был уверен, что главным препятствием к победе на президентских выборах может стать выдвижение кандидатом от Демократической партии. Я считал, что любой разумный демократ может победить президента Никсона. Теперь же думаю, что никто не смог бы победить его в 1972 году.
После нескольких месяцев квазипубличного осмысления, как и почему произошло это катастрофическое поражение в прошлом ноябре, Макговерн, кажется, наконец понял, что его кампания была обречена с самого начала — задуманная в приступе гордыни, родившаяся в кратковременный период безвластия, всегда бывшая более миражом, чем реальностью, порожденная волной разочарования, взболтанная либеральными пустозвонами и элитарными недовольными в истеблишменте средств массовой информации Восточного побережья и наконец разбившаяся в щепки о рифы двух основных политических реалий, которые ни один из кандидатов, обладающих здравым смыслом, никогда не пытался преодолеть…
А именно:
1) Любой действующий президент непобедим, и исключения возможны разве что в период нарастания национального кризиса или скандала настолько гнусного — и с такими очевидными корнями в Белом доме, — что он представляют собой явную и непосредственную опасность для финансовой и/или физической безопасности миллионов избирателей в каждом уголке страны.
2) «Настроение нации» в 1972 году было настолько мстительным, жадным, фанатичным и слепо реакционным, что ни у одного кандидата в президенты, который даже слегка напоминал «типичным избирателям» о страхе и тревоге, которые они чувствовали во время постоянных «социальных потрясений» 1960-х годов, — даже у Теда Кеннеди — не было ни малейших шансов победить Никсона из-за «эффекта маятника», который начал действовать после неубедительной победы Никсона в 1968-м и стал необратимым к 1972-му. После десятилетия хаоса с «левым уклоном» молчаливое большинство спряталось в раковину, и единственным чувством, которое они питали к политике, было отвращение. Все, что им было нужно в Белом доме, — это человек, который оставит их в покое и сделает все необходимое для того, чтобы этот покой не нарушался, даже если для этого весь штат Невада будет превращен в концлагерь для хиппи, негров, плановых торчков, благодетелей человечества и вообще всех, кто может угрожать статус-кво. Теория маятника в эти дни очень популярна, особенно среди вашингтонских
обозревателей и в академических кругах, где скорость преобразования достигла невиданных масштабов с вечера 7 ноября. До этого не было модно расхаживать повсюду, называя экс-генерального прокурора Джона Митчелла «пророком» из-за его оптимистичного прогноза, сделанного летом 1970 года: «Эта страна собирается качнуться так далеко вправо, что вы просто не узнаете ее».В этом суть теории маятника. Эта тема также постоянно звучит, когда Макговерн анализирует, почему избиратели так массово отвергли его в прошлом ноябре. Сам проигрыш не удивил его, но он был по-настоящему потрясен масштабами поражения. По его убеждению, никакое фиаско с Иглтоном не может объяснить, почему американский народ заставил потерпеть самое сокрушительное в истории президентской политики поражение вежливого, мягко стелящего и, по сути, консервативного сына методистского священника с равнин Южной Дакоты.
В течение нескольких дней после чистки Национального комитета Демократической партии я бродил по Вашингтону, скупая весь дешевый герыч, который только мог найти… А в среду днем на часок заглянул в офис Макговерна в здании Старого сената, чтобы поговорить с ним. Он был, как всегда, гостеприимен, несмотря на то что я опоздал на час. Я пытался объясниться и сказал, что у меня были небольшие проблемы тем утром: одна девушка была арестована в моем номере в вашингтонском «Хилтоне». Он сочувственно, без улыбки кивнул и сказал, что Джон Холум уже сообщил ему об этом.
Я печально покачал головой: «В такие дни никогда не знаешь, чем все закончится».
Он обошел стол и сел в кресло, закинув ноги наверх. Я думал, что он спросит меня, за что арестовали девушку, но, взглянув на него, понял, что он уже думает о другом. Макговерн очень закрытый человек — кстати, это может быть одной из причин, почему даже друзья не называют его Джорджем, — и в его обществе начинает казаться, что ему становится не по себе, когда люди заговаривают на приватные темы.
На мгновение мне очень захотелось именно так и поступить и, сохраняя серьезное выражение лица, начать рассказывать о странных и тревожных событиях, связанных с арестом, — о порнографических фильмах, которые, как утверждается, были сняты на самолете «Зоопарк», об аресте Теда Ван Дайка за сутенерство, — но он и так был настолько сломлен, что я решил не донимать его, пусть даже в порядке дружеской шутки… Кроме того, мне надо было поддерживать свою профессиональную репутацию. В конце концов, я был редактором отдела национальной политики журнала Rolling Stone.
Он явно был обеспокоен этим, так что я настроил магнитофон и спросил его о заявлениях, которые он сделал вскоре после выборов, о расколе в Демократической партии. Он сказал группе журналистов, которые прилетели поговорить с ним в доме Генри Киммельмана на Виргинских островах, что не уверен, могут ли снова объединиться два крыла партии… Но меня больше заинтересовало даже не это, а его слова о том, что он не уверен, должны ли они вновь объединяться.
— Что вы имели в виду? — спросил я. — Вы думаете о чем-то вроде создания четвертой партии? [129]
129
Приведенное ниже интервью Макговерна / ХСТ представляет собой расшифровку их беседы в тот день. Оно не отредактировано и печатается без авторской, редакторской или чьей-либо еще правки.
Макговерн: Нет. Я не предлагал коренную ломку Демократической партии. Мы уже говорили ранее о роли Коннели, ну вы знаете, и также о так называемых «Демократах за Никсона», которые сформировались в ходе кампании, и они спросили меня, что, по моему мнению, можно сделать, чтобы привлечь этих людей обратно. Ну, я не думаю, что они когда-либо действительно принадлежали к Демократической партии. На мой взгляд, это не было просто вопросом несовпадения со мной или идеологических разногласий. Они в большей степени чувствуют себя дома в Республиканской партии, и я не уверен, что мы должны делать что-то, что привлечет их обратно.
ХСТ: Вы говорили о ком-то конкретно?
Макговерн: Ну, я действительно говорил об этой организованной группе, а не о бегстве большого числа «синих воротничков», которое я расцениваю как серьезную проблему. Я думаю, что эти люди должны быть возвращены в Демократическую партию, если она собирается выжить как партия, которая может выиграть национальные выборы. Но если говорить о тех, кто покинул партию и действительно пошел за Никсоном, я действительно не заинтересован в том, чтобы этих людей привлекли обратно. Я не думаю, что Коннели добавит что-то к партии. На самом деле этот парень всегда заставляет партию склоняться вправо и вставать в позицию, которая отвращает больше людей, чем он приводит с собой. То, что я расцениваю как гораздо более серьезное дезертирство, — это массовый уход людей Уоллеса, которое, как мы видели, происходило на предварительных выборах.