Страна Эмиграция

А когда-то давно, в России, в маленькой столовой 7 городской больницы, я проводила обеденные перерывы, окруженная моими русскими коллегами. Мы жарко обсуждали домашние проблемы. Те, у кого не было мужа советовались — как его найти. У кого муж был — что с ним делать. Вариантов было много — мало зарабатывает, пропивает деньги, не думает о детях, тем хватало на весь обеденный перерыв.

Вот уже 10 лет я работаю в Йоганнесбургской Sandton Clinic в Южной Африке. Я привыкла к моим черным сотрудникам, хотя нам было нелегко привыкнуть друг к другу. Я считала, что они — лентяйки, ничего не хотят делать и по русской привычке им об этом сообщала. А они думали, что я — грубиянка и жаловались на меня начальству. Но это позади, за 10 лет мы научились обращать наши «cultural differences» в шутку. Иногда я напоминаю им, что они пришли сюда работать, а не пить чай целыми днями, а они отвечают мне, что я пришла сюда работать, а не воевать. И мы смеемся, у нас много шуток, которыми мы обмениваемся почти ежедневно.

Я пью кофе, читаю свою книгу и по отдельным английским словам, которыми они пересыпают свою речь, слышу, что они говорят о работе. Наверняка о том, как они «overworked and underpayed» — как они тяжело работают, а им так мало платят. О домашних проблемах они не говорят, это не принято. Не приносить свои проблемы на работу — это закон.

Внезапно я слышу крик, снаружи, в коридоре. Кричит дочка нашей больной Mrs. Milner. Она пришла повидать маму и застала ее плачущей от головной боли. В русском госпитале на ее крик никто не обратил бы внимания — покричит и перестанет. В дорогом частном госпитале, где я работаю, это — чрезвычайное происшествие. Дочка Mrs. Milner кричит на нашу медсестру Синди, которая работает в палате, где лежит ее мама. Вернее должна работать. Толстуха Синди, наверняка, даже не подумала зайти в палату, а иначе она бы обнаружила плачущую больную. Синди что-то бормочет в свое оправдание.

Немного погодя я слышу другой крик. Кричит доктор Хейл, молодой белый доктор с лицом русского тракториста. Очевидно дочка больной позвонила ему с жалобой.

— Bullshit! — кричит доктор Нейл — Почему мне никто не позвонил?

Теперь он говорит по телефону с нашей начальницей — «Мatron».

— This bunch of monkeys did't give anything for pain to my patient whole night and whole day [1] — жалуется он на сестер.

Ну вот и приехали! Через 11 лет после окончания апартеида в Южной Африке назвать черных сестер — обезьянами — это неосторожность, граничащая с глупостью.

1

— Эти обезьяны не давали болеутоляющего моей больной всю ночь и целый день

Больше в отделении сегодня никто не работает. Мои чёрные коллеги возмущены. «Monkeys? Monkeys!» — только и разносится вокруг. О плачущей больной никто не вспоминает. Они звонят с жалобой начальству, прибегает взволнованная Matron с фальшиво сочувствующим лицом, обещает устроить митинг с обидчиком. Они звонят в свой «юнион», жалуются — там обещают принять срочные меры. Они решают, что им делать, чтобы наказать расиста доктора — не обслуживать его больных, организовать «той-той», позвонить в Medical and Dental Council — идей много.

В России сестры просто ответили бы доктору — «Сам ты обезьяна!» и продолжали работать. Здесь ситуация принимает угрожающий характер. Мои попытки разрядить ситуацию заявлением, что я не возражаю, если бы меня назвали обезьяной, и не надо «get overexcited», во внимание не принимается.

— Ты не понимаешь, Ирина! Нас во времена апартеида называли черными обезьянами. Мы этого больше не допустим!

Они возмущены. Сверкают белки глаз, оскаливаются крупные белоснежные зубы, обнажая десны с черной пигментацией. Боже мой, как они и правда похожи на обезьян, мои коллеги. Я начинаю думать, что доктору Хейлу лучше покинуть Африку.

На следующий день я прихожу на работу и опять вокруг слышится только «Monkeys, monkeys». Наверное, способность без конца обсуждать одно и то же событие тоже относится к разряду «cultural differences». Я уже больше не могу об этом слышать. Наверное поэтому, когда они зовут меня помочь перенести тяжелого больного из кресла на кровать, я, неожиданно для себя, решаюсь на очень рискованную шутку..

— Нет, не пойду, это работа не для белых людей, это работа для Monkeys — говорю я и сама прихожу в ужас от того, что сказала. Вокруг меня тяжелое молчание. Сейчас они придут в себя и станут звонить начальству, обвинять меня в расизме, может быть организуют «той-той».

Но вот уже сверкают белки глаз, обнажаются белоснежные зубы, они смеются.

Опять никто не работает и вокруг разносится:

— Вы слышали что Ирина нам сказала?.

Теперь у нас появилось много новых дежурных «расистских» шуток.

— Ирина, ты думаешь, если ты белая, значит ты можешь сидеть и ничего не делать?

— А вы думаете, что если я «white minority», то вы можете меня обижать?

Мы смеемся. Десять лет, проведенные вместе не пропали зря.

Я заработала право на такие шутки».

Вот так и живём. Думаем над каждым словом — стараемся быть «политкорректными», но кто знает на что могут обидеться или даже оскорбиться чёрные коллеги, ученики, больные или просто встречные на улице.

Кто-то написал, что поэты — евреи в этом мире. Если в двух словах охарактеризовать положение белых жителей Южной Африки, то все мы — евреи.

Нас не любит «небелое» население. Нам завидуют, потому что считают, что мы захватили все тёпленькие местечки, держим в руках банки, заводы, шахты и землю (Где мой банк? Где мои поместья?). Нас обвиняют, что мы эксплуатируем чёрных, цветных и всех небелых. Чёрные устраивают медленные, ползучие погромы — убивают и грабят белых фермеров, «перераспределяют» дорогие и не очень дорогие машины (не случайно ворованные и угнанные BMW в чёрных поселениях называют «Суэтский велосипед»). Организованные банды врываются в богатые дома белых районов, перины не вспарывают наверное только потому, что на перинах уже никто не спит.

Незримая черта оседлости существует для нас — чёрные живут в Сандтоне и Норсклифе, если у них достаточно денег, чтобы купить там дом, но белый, даже обнищав, не сможет жить в Александре или Суэето — там он будет бедной белой вороной.

«Антисемитский» закон — так называемая политика affirmative action — устанавливает процентную норму при получении работы и норму участия «чёрного» капитала в твоём собственном бизнесе.

«Белые» школы практически ликвидированы, дожимаются последние островки сопротивления — африканерские школы. Мы не носим желтые звезды, наша кожа — это звезда Давида.

Они пользуются нашими знаниями, опытом, технологией, последними достижениями европейской цивилизации, поэтому наверное они нас терпят.

Есть конечно и отличия — чёрные «гои», хотя они и в большинстве, всё-таки говорят на нашем языке (не на идише и уж конечно не на русском, но по крайней мере на африканаас или на английском). Большинство принадлежит к христианской церкви и молится белому Иисусу, хотя в суэтской церкви есть икона «Черного Спасителя».

Справедливо-ли всё это? Заслужили ли мы такое обращение?

Наверное — да! Глупо объяснять, что наша семья не была частью апартеида, что к нашему приезду сюда апартеид уже практически не существовал, как система.

Мы заслужили это, потому, что мы принадлежим к белой расе, потому, что (спорить можно, но бесполезно) с появления белых в Африке, чёрных стали считать людьми второго, а позже даже четвёртого сорта. Маятник качнулся, прошёл точку равновесия… Хочется, очень хочется верить, что он вернётся и то, о чём я когда-то писал — нация «Радуга» станет основной нацией в Южной Африке.