Страна золота - века, культуры, государства

Как бы то ни было, группы земледельцев, рыбаков и охотников с незапамятных времен продвигались вверх по течению Нигера. Вдоль обоих берегов реки лежат заливные луга, покрытые водяной травой «боргу» — прекрасным кормом для скота. На землях, которые река заливает в половодье, прекрасно растет рис; он занимал видное место в сонгайском земледелии, хотя все же главной культурой всегда оставалось просо, которое сеяли и на неполивных землях. Земледелие и рыбная ловля и служили основой хозяйства сонгаев. Скотоводство имело гораздо меньшее значение: ведь за пределами заливных земель по обеим сторонам реки простирается сухая степь, где кочуют туареги со своими стадами (правда, нынешнее расселение туарегов — во многом результат более поздних миграций, пришедшихся на время, когда уже исчезла великая Сонгайская держава).

Обычное разделение труда между скотоводами и земледельцами действовало и здесь: кочевники, берберы и арабы, пригоняли в прибрежные районы скот и получали за него зерно и рыбу. Конечно, не всегда отношения между ними были столь мирно идиллическими. Случалось кочевникам и нападать на беззащитные земледельческие поселения, и угонять в рабство их обитателей. Но кочевники не в состоянии были утвердить свое прочное господство на берегах Нигера: здесь много было проток, травяных зарослей и островов, а к передвижению в таких условиях кочевники совершенно не были приспособлены. Впрочем, конфликты бывали и у земледельцев с рыбаками — историческоелредание сонгаев и сорко содержит немало рассказов о таких столкновениях. Собственно, весь цикл эпических сказаний о легендарном герое сорко Фаран-Бере может интерпретироваться как отражение борьбы за гегемонию в долине Нигера между людьми, представлявшими здесь эти разные типы хозяйства. Но все же столкновения чаще всего оставались именно неприятными эпизодами, а господствовавшей формой отношений был взаимополезный обмен продуктами земледелия, скотоводства и рыболовства.

Условия, в которых жила основная часть будущего сонгайского этноса, сильно отличались от тех, что определяли формы общественной организации у мандингов и родственных им народов. Все хозяйство сонгаев было «привязано» к реке, от нее одинаково зависели и земледельцы и рыбаки. В местностях, населенных ими, подсечно-огневая система пере¬ложного земледелия почти не применялась. Поэтому не было нужды в существовании более крупных социальных единиц, чем большая патриархальная семья, похожая на ту, с кото¬рой мы встречались у мандингов. Впрочем, даже этот общественный институт имел у сонгаев меньшее распространение, во всяком случае, ко времени, когда начиналось серьезное этнографическое изучение этого народа: преобладающей формой хозяйственной организации была уже малая семья.

В самом центре нынешней области расселения сонгаев (теперь, после необходимых пояснений, мы будем свободно пользоваться этим этнонимом), чуть ниже восточной излучи¬ны Нигера, к реке выходит уэд (сухая долина) Тилемси. По ней проходила главная караванная дорога в Северную Африку — восточный путь через Гадамес на Триполи. Вполне естественно, что у выхода этого пути к Нигеру довольно рано должен был возникнуть крупный рынок — так ро¬дился здесь уже не раз нам встречавшийся город Гао. И, как мы видели, уже в 70-х годах IX в. ал-Якуби назы¬вал этот город столицей большого и могущественного царства.

Но дело не ограничивалось одной только торговлей. Тот же ал-Якуби сообщает нам о подчинявшихся правителям Гаогао, т.е. сонгаям, оазисах на пути в Аир. Археологические исследования последних десятилетий в сочетании с историческим преданием позволяют говорить о своего рода земледельческой колонизации и этих оазисов, и некоторых местностей в самом Аире из долины Нигера предками сонгаев. То, что сонгаи хорошо знали дорогу в Аир, видно хотя бы из того, что «История искателя» сообщает: в 1500—1501 гг. сонгайский аския ал-Хадж Мухаммед I успешно «совершил поход... на Тилдзу в Аире» (речь идет о несуществующем в наше время селении к северу от Агадеса); а второй, не менее успешный, поход на эту область состоялся полтора десятка лет спустя. Не случайно свидетельство очевидца, гласящее, что правитель Агадеса во втором десятилетии XVI в. платил изрядную дань «королю Томбутто», т.е. сон-гайскому государю.

Историки Томбукту

На предшествующих страницах вы не раз уже встречались с упоминаниями исторических сочинений, создававшихся в Томбукту в XVII—XVIII вв. Сейчас, видимо, пришло время рассказать о них подробнее. Сочинения эти, которые в научной литературе часто называют просто суданскими хрониками, представляют для нас особый интерес и будут особенно полезны. Прежде всего потому, что они рисуют нам последовательную историю Сонгайской державы в пору ее расцвета, включая помимо этого еще и любопытные экскурсы в историю ее предшественников — Ганы и Мали. Полезны и потому, что покажут тот уровень, какого достигла в сонгайские времена мусульманская культура в Судане, уровень, которым авторы хроник с полным правом гордились, какой бы ни была ограниченной прослойка людей (в том числе и местных уроженцев), имевшая доступ к этой культуре. Полезны, наконец, и потому, что бросают свет на послесонгайскую историю народов, живущих по среднему течению Нигера.

Речь идет о трех исторических хрониках. Мы начнем с той из них, которая носит довольно обычное для средневековой арабоязычной литературы пространное название: «История искателя сообщений о странах, армиях и знатнейших людях» (и раньше и впредь мы обозначаем ее сокращенно, просто как «Историю искателя»). Формально она была завершена в 1665г., но на самом деле писалась на протяжении многих десятков лет. Действительно, первые ее разделы создавались еще в первой четверти XVI в. И авторами хроники фактически были несколько человек.

Первого из них звали Махмуд Кати.. Этот первый известный нам западноафриканский историк принадлежал к народу сонинке и родился в знатной семье в 1468 г. Знатное происхождение открывало перед молодым человеком широкие возможности. Он получил превосходное по тому времени и по тем условиям образование и еще очень молодым вошел в состав ближайшего окружения основателя новой сонгайской династии — аскии ал-Хадж Мухаммеда I — и сохранил это положение при его ближайших преемниках, а потому знал очень многое. Жизнеописание своего покровителя аскии ал-Хадж Мухаммеда Махмуд Кати начал создавать в 1519 г., дополняя его в последующие годы. Собственно, только этот раздел памятника он, по-видимому, и успел написать. А уж заканчивал рукопись, используя заметки и Махмуда Кати, и еще двух поколений факихов — мусульманских богословов и правоведов — из семейства Кати и связанного с ним родственными узами семейства Гомбеле, представитель уже четвертого поколения: Ибн ал-Мухтар Гомбеле.

Раньше распространено было представление, будто Махмуд Кати прожил очень долгую жизнь, умерев в 1593 г. в возрасте 125 лет. Более внимательное изучение памятника позволило в конце концов установить, что в этом году ушел из жизни член следующего поколения семейства, называемый в тексте хроники альфой (альфа — суданская форма передачи все того же арабского слова факих) Кати. Его социальное положение не уступало положению Кати-старшего: точно так же он был в числе ближайших советников сонгай-ских государей, и именно перед его глазами прошла история высочайшего взлета сонгайского могущества и его головокружительного краха в начале 90-х годов XVI в.

«История искателя» содержит богатый материал о подлинных творцах истории — земледельцах, ремесленниках, зависимых людях разных категорий. В этом смысле она представляет источник поистине бесценный. Но, к сожалению, как раз здесь же находится и уязвимое место памятника.

Историческое знание всегда служило оружием в политической борьбе, как служит оно и сейчас. Западный Судан не был в этом отношении чем-то исключительным. В первой четверти прошлого века фульбский правитель Масины Амаду Лоббо (Секу Амаду) повелел изъять из обращения все известные к тому времени рукописи «Истории искателя» и внести в них дополнения, долженствовавшие подтвердить законность его, Секу Амаду, претензий на власть и авторитет. Те же списки, в которые такие дополнения не были внесены, подлежали уничтожению. Конечно, сугубо политические вставки, так сказать, памфлетно-пророческого свойства, легко выделяются из текста. Но беда в том, что в числе вставок оказалось и подавляющее большинство сообщений о зависимых людях. Не исключено, что Секу Амаду помимо политических целей преследовал еще и экономические — закрепить за властью право на эксплуатацию таких людей. На этом основании некоторые исследователи стали склоняться к тому, чтобы полностью отвергнуть достоверность всех таких сведений, содержащихся в «Истории искателя».

И все же столь критичная позиция, пожалуй, чрезмерна. Формы зависимости и ее закрепления, формы эксплуатации зависимых складывались веками, особенно если учесть вообще замедленный темп развития западносуданских обществ в сравнении со многими другими регионами. Поэтому даже вписанные в текст хроники заново сообщения об этом отражали определенную историческую реальность, во всяком случае, идеологическое осмысление этой реальности. Поэтому мы не слишком погрешим против истины, именно таким образом и воспринимая, и используя соответствующие части текста хроники.