Странная барышня

— Гордыня это в тебе! Тьма, Елизавета, душе твоей раскрыться не даёт от первых же слов Божиих, в каком бы месте и состоянии ни была.

— И это тоже верно. Но ты можешь про себя искренне признаться, что сама такой не была? По щелчку чужого кнута пришла к Нему или дорожка долгой, тенистой оказалась?

— Не обо мне речь, — нахмурилась Клавдия и взяла поднос со стаканом. — Раз “поела”, то жди лекаря.

С этими словами она вышла. Непонятно только, зачем воду приносила: у меня в комнате своей хватает. Видимо, это какой-то ритуал. Даже если бы ничего не заказала, то пустой поднос всё равно под нос поставили.

К моему великому разочарованию, обход сегодня совершал не Елецкий, а один из его помощников, представившийся как лекарь Степан Митрофанович.

— А где князь? — поинтересовалась я у него.

— Илья Андреевич настаивает, чтобы в этих стенах его называли доктор. Он отбыл в Москву на несколько дней. Итак, Елизавета Васильевна, давайте начнём осмотр.

После этого лекарь попросил меня показать язык, потом посмотрел зрачки. Последовали вопросы о том, как спалось, нет ли видений и какое настроение. Закончив, он уселся за стол, достал чернильницу и стал что-то записывать в своей тетради.

Посмотрев через плечо на его муки творчества, я усмехнулась. Да уж! Такой “анамнез” в моём прошлом мире даже санитарка в больнице легко переплюнет.

“Барышня Озерская Елизавета Васильевна. Ткани языка обыкновенные. Глаза бодрые, не красные. Лицо румяное, выспавшееся. Состояние духа бодрое. Общительна.”.

Вот и всё, что нарыл этот эскулап за пятнадцатиминутный осмотр. Надо будет потом с Елецким обсудить подобные опусы. Хотя… Нет. Не стоит пока. Я уже от своих знаний, выставленных напоказ, натерпелась.

В обед повторилось примерно то же самое, что и на завтраке. Мы продолжили с матушкой Клавдией наш спор, осторожно прощупывая друг друга. Не было ни длинных чтений глав Писания, ни нравоучительных наставлений. Лишь короткая молитва и местами интересный, хоть и напряжённый диалог. Единственный минус — кушать очень хочется.

37

Мой жёсткий пост продолжался почти неделю. Вначале Клавдия недоверчиво косилась на меня, ожидая, когда я сдамся и перестану ломать комедию. Но не на ту напала. Нужно показать ей, что я сильная не только на словах, но и в поступках. Без этого со смотрительницей мы не сможем найти общий язык.

На пятый ужин, когда я заказала всё те же хлеб и воду, Клавдия не выдержала.

— Ты решила себя голодом уморить?

— На такой грех идти не собираюсь.

— Не ври. Я читала бумаги на тебя. Там написано, что топилась в реке.

— Там много чего ещё про меня. Большинство из этого — откровенная беспардонная ложь.

— Ага! — победно вскинулась она, решив, что поймала на слове. — Значит, и правда есть?

— Конечно. Про одежду, правда. Про то, что мне от ведуньи Дар достался, и про лечение им людей. Если всё читали, то и мнение дознавателей видели. Мне стыдиться нечего.

— Мертвечину выкапывала! Это ли не грех, за который тебе прямая дорога в ад?

— Если скажу, что этого не делала, то поверишь?

— Нет.

— Тогда и смысла распинаться перед тобой не вижу. Мне достаточно, что я знаю истину. Знаешь, зачем так себя в еде ограничиваю?

— Уж будь любезна, поведай.

— Всё просто. В первый день хотелось есть, во второй — жрать. На третий же тело приспособилось. И уже чувствую лёгкий голод, который не заполняет всё сознание мыслями о еде. Оказывается, что человеку на самом деле нужно намного меньше, чем он привык получать. Иногда стоит напоминать себе об этом и радоваться тому, что есть, а не гнаться за излишествами, глаза вылупив. Самовольная аскеза хорошо мозги прочищает.

Тут я нисколько не покривила душой. Мой демонстративный бунт неожиданно для меня самой обернулся другим восприятием мира. В какой-то момент я забыла о том, что хотела показать Клавдии бесполезность любого наказания для меня и заставить её смириться с непокорной Елизаветой. Я посмотрела глубоко внутрь себя. И что я там увидела? Умиротворение. О него разбиваются все внешние раздражители, и даже моё трудное положение кажется лишь декорацией, пока ощущаешь собственное Я в полной гармонии души и тела.

— А ты непроста, Елизавета… Очень непроста… — немного подумав, произнесла Клавдия. — Но и от мира отгораживаться не надо. Его Бог сотворил.

— Я и не отгораживаюсь. Просто иногда стоит сделать небольшой шаг назад, постоять, подумать, а уж потом идти дальше, вперёд. Можно вопрос?

— Попытайся, — опять напряглась монахиня.

— Я заметила, что знатные дамы в особняке ходят в своих нарядах, но в церковь всегда надевают форменные платья…

— Понимаю, о чём ты хочешь спросить, — перебила меня она. — Раньше и в церковь ходили, кто как хочет, но стоило им напомнить, что они не просто так у нас оказались, а за грехи свои, рассудок повредившие. Бесятся, но надевают то, в чём изначально ходить положено.

— Сложно, наверное, с ними воевать пришлось.

— Не без этого. Но быстро к ногтю прижала! Ты, Елизавета, на них не смотри. Там у многих тьма в душах непроглядная, и излечить её невозможно. Я ж сама по этой дорожке с молодости катилась, только Бог уберёг от дна пропасти. На собственной шкуре испытала, что значит быть бесправной игрушкой в руках подобных им. Как поняла всю мерзость своего жития, то ужаснулась. В монастырь чуть ли не на коленях истерзанная после освобождения приползла.

— Освобождения?

— Это прошлое. Его больше нет. Ты о себе лучше подумай. Быть может, когда-нибудь и до служения Богу дорастёшь… Хотя… — на секунду умолкла Клавдия. — Не для тебя монашество — строптивая больно.

— Как ты?

— Другая. Ладно, пора мне, — свернула разговор Клавдия. — Помолиться перед сном не забудь! А то знаю я вас, греховодниц!

Утром завтрак принесла не Клавдия, а Антонина. Она поставила передо мной тарелку с тыквенной кашей и стакан киселя.

— Матушка Клавдия приказала всё съесть и… дурочку не валять, — с лёгкой заминкой произнесла последнюю фразу девушка.

Упрашивать долго меня не пришлось. Смакуя каждую ложку, я с огромным кайфом съела всю тарелку, запивая ягодным киселём. И вроде порция была маленькая, но ощущение, что слона слопала.

— Как понимаю, — отставив пустую посуду, спросила я у Антонины, — обед и ужин тоже для меня Клавдия составляла?

— Да, Елизавета Васильевна. Она. Матушка Клавдия сказала, что разговляться резко вам нельзя, поэтому пару дней будете есть, что дают, чтобы живот не скрутило.