Странная фотография (Непутевая семейка - 2)
Шрифт:
– Что колеса этой машины могут стереть отца в порошок, - спокойно закончила мама.
– А ты, Кот, не паясничай.
– И что ж теперь будет?
– посерьезнев, спросила Сеня.
– Что будет, то будет!
– закончила мама, вставая.
– Пойдемте обедать, разговорами сыт не будешь. Все равно сколько не мели языком, ничего не изменится: пленка в редакции, слух пошел, об этом теперь небось вся Москва знает... н-да, только этого нам не хватало - встрять на пути у мафии!
Все сели за стол с вытянутыми лицами и ели молча, даже бабушка не выступала, только слышалось звяканье ложек и вилок. В этой гнетущей тишине вдруг раздался резкий телефонный
"Бандиты!" - подумала Сеня и чуть не подавилась рыбьей косточкой.
– Коля, сиди!
– остановила мама отца.
– Я подойду.
– Алло!
– за столом все затаили дыхание.
– А его нет. Что передать? Хорошо, я передам.
Мать положила трубку, но рука дрогнула и трубка, соскользнув с рычагов, упала на пол. В ней послышались частые нудные гудки.
Началось!
– Леля, кто это?
– бабушка даже привстала со стула.
– Не пойму...
– мама подняла с пола трубку и положила на место. Тебя, Коля, спрашивали. Сказали, с работы. Перезвонят через час. Но мне кажется, это не из института. И не из редакции...
Мама села за стол и задумалась, подперев щеку ладошкой.
– Послушайте, перестаньте паниковать!
– взорвался папа и вскочил, смахнув со стола свою вилку.
– О, черт! Что вы все, как полоумные, ничего ведь не происходит! Ну да, вот уж сошлось так сошлось, мирное фото оказалось бесценным свидетельством, такое даже в детективе не придумаешь... Только какое это к нам имеет касательство? Почему это должно как-то нас задеть?
– Господи, неужели ты не понимаешь?
– с тоской взглянула на него мама.
– Потому что это фото ТВОЕ! Ты оказался невольным виновником всей этой заварушки. И я уверена, кое-кто очень хотел бы, чтобы некий Николай Мельников, никогда не существовал на свете! И этот звонок... я уверена, они потребуют забрать из редакции пленку, замять скандал... я не знаю, что! Вот увидишь. Ох, мало нам горя без этих депутатов...
– она быстро поднялась из-за стола и ушла к себе в комнату.
– Дети, это взрослый разговор, ваше дело кушать и никого не слушать! подвела черту бабушка.
– Ба, какие мы дети!
– усмехнулся Костик.
– Пап, а может, и в самом деле...
– Что?
– Ну, забрать эту пленку... Сказать, никакой пленки не было. Это ж правда бомба!
– Ты всю жизнь предполагаешь отсидеться в кустах?
– жестко спросил отец.
– С меня, например, довольно, всю жизнь сидел - не высовывался.
– Ага, а теперь высунулся, да?
– не унимался Костя.
– Это ж случайность, ты же не хотел разоблачать этого депутата продажного, ты же у нас вообще вне политики...
– Костя, не лезь в дела взрослых!
– перебила брата бабушка.
– Ба, что ты меня затыкаешь?!
– взорвался Костик.
– Сколько можно?! А, надоели вы все!
Он отшвырнул тарелку, выскочил из-за стола...
– Костя, вернись!
– крикнула бабушка.
Но он не слушал, быстро натянул куртку, кроссовки и ушел, хлопнув дверью.
Бабушка схватилась за сердце, дед обнял её и увел в комнату, отец молча стоял у окна, глядя во двор.
– Убери со стола!
– бросил он Сене и, торопливо одевшись, сорвался из дома.
Сеня послушно собрала со стола грязную посуду, перемыла, сложила в сушку и поплелась к себе в комнату.
Это не жизнь - это бред какой-то!
"Проша, зачем ты меня обманул?!
– она забилась под плед, насупилась и впала в уныние, перебирая в уме отлетевшие летние дни, мечтанья, надежды...
–
"А о чем же ты сейчас думаешь, если не о плохом?!
– прорезался ехидный внутренний голос.
– Чуть что - и целый мир у тебя в черном цвете, куксишься, ноешь, скулишь... Никакой Проша такой зануде ни в жизнь не поможет, от такой все хорошее разбегается и прячется, как от чумы!"
– Ну и ладно!
– решила Сеня, совсем раскиснув.
– Ну и пусть. Вот умру - тогда они все узнают!
Кто конкретно и о чем узнает, если она умрет, Ксения не слишком хорошо представляла, но перспектива грядущего переполоха в рядах её близких, горя, слез и тоски, несколько её успокоила и, погоревав ещё немного, она задремала, провалившись в дрему внезапно и глубоко, как в яму с мутной водой...
Когда она уже засыпала, ей почудился Прошин голос.
"Худо мне, Колечка! Я запутался. Тошно - сил нет! Слово сказано - не поймаешь, - а сказал я, что не вернусь пока зло не исправлю. А как исправишь его? С тех пор, как меня из чистых разжаловали, все мысли - из головы вон! Пустая моя головушка, вот ведь как... Ой, не знаю теперь, что и делать. Прости меня, Сенюшка, совсем я плохой! Прощай..."
Она было попыталась очнуться, вырваться из вязкой паутины сна, но та одолела, прилипла, потянула в темный глухой провал... Сеня спала.
Встала поздно, совершенно разбитая, в комнате душно, темно...
– Батюшки, семь часов!
Выскочила, умылась... Есть ли новости, звонил ли кто папе и что вообще происходит?
Выяснилось, звонили несколько раз, брала трубку мама, голос звонившего один и тот же - уверенный, резковатый, густой... Папа появился недавно все бродил по городу, думал... Костика ещё нет, бабушка с дедом у себя телевизор смотрят.
Вроде бы, ничего особенного не произошло, но Сеня нутром почувствовала, как в воздухе сгущается напряжение, как вибрируют неслышные но явственные сигналы тревоги: "Жди беды, жди беды!"
И она стала ждать, хорошо понимая: все самое худшее впереди, это только начало!
Вся семья словно укуталась в саван беды и застыла в немом ожидании худшего, оцепенела, обмерла, затаила дыхание... и сдалась прежде срока, зная - поражение неизбежно. Только папа ещё сохранял в себе тягу к борьбе, улавливал и взращивал разрозненные импульсы гнева, чтобы сконцентрировать в нужный момент и направить в нужное русло...
С кем бороться, против кого - неясно... Кто их враг?
Звонок. Папа у телефона.
– Слушаю...
Они!
Глава 10
ТУЧИ СГУЩАЮТСЯ
Папино лицо потемнело, резче обозначились складки, морщины на лбу, как же он постарел в эти последние дни!
Слушает. Провод терзает. Молчит.
Судя по напряженному лицу, по стиснутым пальцам, говорят о чем-то весьма неприятном.
– Да, я понял!
– папа тяжело дышит, но сдерживает дыхание, чтобы на том конце провода не поняли, как он взволнован... и испуган, да!
Испуг ясно читается на лице. Испуг и гнев. Он взбешен! И гнев прорвался наружу.