Странники в ночи

– Нападем!
– возбужденно воскликнул Барли Джонсон.

– Да... Поставить все паруса. Полный вперед!

Громадный, тяжелый - но не медлительный и неуклюжий!
– "Уайт Шарк", и в самом деле напоминающий страшного хищника глубин, стремительную белую акулу, несся к беззащитной каравелле. Там заметили опасность, пытались отвернуть, но упустили время. Пираты готовили абордажные крючья, гоготали в предвкушении веселья. Одиночные выстрелы с каравеллы никого не пугали, а после предупредительного залпа пушек брига стихли и они.

"Уайт Шарк" разворачивался, становился борт о борт с каравеллой. Крючья ещё не были пущены в ход, а самые отчаянные из пиратов уже прыгали на обреченный парусник, вступая в рукопашные схватки с его командой.

Агирре в расшитом камзоле, с позолоченной обнаженной шпагой оказался на борту каравеллы одним из первых. Шутя обезоружив двумя-тремя экзотическими фехтовальными приемами нескольких противников, он ворвался в каюту на корме.

Сидевший за столом и что-то писавший старый человек в квадратной академической шапочке поднял на Агирре совершенно спокойные глаза, в которых не было никакого страха.

– Вы, я полагаю, капитан пиратов?
– спросил он по-немецки скрипучим надтреснутым голосом.
– Ведь это пиратское нападение, я не ошибся? Впрочем, может быть, вы предпочитаете английский, французский, испанский языки?

– Я говорю по-немецки, - ответил Агирре, пристально глядя на старика, а тот прислушивался к воплям с палубы.

– У меня небольшая просьба, - сказал старик.
– Прежде чем вы или ваши подручные убьете меня, позвольте мне закончить эти заметки. Это не займет много времени.

Агирре невольно восхитился таким мужеством.

– Подобно Архимеду, - проговорил он.

– О! Вы слышали об Архимеде? Приятно встретиться со столь образованным пиратом, жаль только, что эта встреча - последняя в жизни... Так моя просьба будет удовлетворена?

Агирре спрятал шпагу в ножны.

– С кем имею честь?

– Иоганн Герцфельд, профессор Парижского университета де Сорбона... Увы, бывший профессор.

Словно молния пронзила память Агирре. Возможно ли, чтобы...

– Вы написали книгу, - произнес он, тщетно стараясь справиться с волнением.
– Книгу таинств...

– Ее называют и так, - кивнул ученый.
– Лучше бы я её не писал... Из-за нее-то и начались все неприятности. Но, капитан... Получается, что вы также слышали и обо мне?

– Когда, - прошептал Агирре, приблизив лицо к лицу профессора, - Когда вы написали ее?

– Два года назад...

– В тысяча семьсот двенадцатом... Да, разумеется... Книга таинств Иоганна Герцфельда упоминалась в пергаменте Кассиуса последней... Магистериум насыщается лучами ущербной луны, посылаемыми во тьму на закате каждого семилетия... Год сопряжения элементов тинктуры - тысяча четыреста девяносто восьмой... Разделить на семилетие... Двести четырнадцать... Двести четырнадцать лет до написания книги... Тысяча семьсот двенадцатый! Имеющий Разум сочтет число...

– Простите...
– Герцфельд слегка приподнялся.
– Я не понимаю ваших слов, но это не совсем то, что я ожидал услышать из уст морского разбойника. Может быть, вы объясните, что...

Не слушая, Агирре прислонился к стене.

– Эта встреча не может быть случайной, - выдохнул он, бессознательно перейдя на испанский.
– Нет... Только не случайность.

И он заорал так, что задрожали цветные стекла фонарей.

– Кассиус! Проклятый еретик, ты здесь?! Я ненавижу тебя! Покажись, Кассиус!

Агирре выхватил шпагу и метнул её в дубовую переборку. Лезвие глубоко ушло в плотное дерево, дрожащий металл застонал. В дверь заглянул встревоженный Барли Джонсон.

– Капитан, с вами все в порядке?

Созерцание пульсирующего блестящего клинка шпаги помогло Агирре овладеть собой.

– Все в порядке, - ответил он по-английски.
– Принесите вина. Я встретил друга... Мы побеседуем здесь. Тот, кто сунет нос в эту каюту, будет заколот, как свинья... С командой и пассажирами каравеллы обращаться по - джентльмеменски. Заберите ценности, но вреда никому не причинять! Пока я не выйду, командуете вы. Понятно?

Голова Барли Джонсона исчезла. Агирре вытащил прочно засевшую в переборке шпагу, расстегнул камзол, уселся за стол напротив профессора. Оба молчали, пока Барли не принес бутылки с вином и не ретировался окончательно.

Агирре откупорил бутылку и разлил вино.

– Профессор, - он снова перешел на немецкий.
– Бьюсь об заклад, вы теряетесь в догадках.

– О, да... Однако меня радует, что я, по-видимому, останусь в живых... Если только вы не один из ненавистников моей книги.

– Я даже не читал её, - Агирре пригубил бархатно-красный напиток.
– Я впервые узнал о ней двести шестнадцать лет назад...

– Вот как? Это довольно большой срок.

– Вы мне не верите? Между тем это так, господин Герцфельд. Меня зовут Альваро Агирре, я испанец, и мне двести шестьдесят один год от роду... Вас как будто совсем не удивляет мое сообщение?

– Нет, почему же...
– профессор протянул руку и взял бокал.
– Конечно, я удивлен. Но хотя мой возраст значительно скромнее, все-таки мне скоро семьдесят, и кое-чему я научился. Один из моих выводов гласит: что угодно может произойти на свете...

– Следовательно, вы не считаете, что я вас обманываю?

– Нет. У вас нет резона морочить мне голову нелепыми вымыслами, а на безумца вы не похожи. Вы странно ведете себя и говорите странные вещи, но вы определенно в своем уме. Правда, я полагал, что если бы человек каким-то образом и ухитрился прожить столько лет, он превратился бы в немощную развалину без памяти и разума... Вы выглядите лет на пятьдесят. Вот только в глазах что-то такое...

– Мое тело, - пояснил Агирре, - хранит в неизменности эликсир Марко Кассиуса...

– Кассиус, Марко Кассиус... Тот, кого вы сейчас назвали еретиком? Герцфельд пошевелил бровями, припоминая.
– Если он изобрел настолько замечательную вещь... Да, понимаю, о таком не кричат на каждом углу, но как ученый он мог быть известен и в других областях знания... Но я решительно не помню, чтобы читал или слышал о Марко Кассиусе.

– Ученый?
– задумчиво переспросил Агирре.
– Нет, он не ученый. По крайне мере, не только ученый. Я не знаю, кто он такой. Я не знаю даже, человек ли он или воплощение некоей иной силы. Вы не читали и не слышали о Кассиусе потому лишь, что он сам не желал того. Ему ничего не стоит распространять или уничтожать любую правду или ложь о себе, заставить хоть население целой страны узнать или забыть о нем...