Странники зазеркалья

– Ну, и это, конечно, тоже. Но ещё надо найти одного мужика. Ты его должен знать.

– Надо так надо. Как звать?

– Представился Митяем, но возможно соврал.

– Митяй, Митяй… Знаю только одного Митяя, но он вряд ли мог тебе представиться, – криво улыбнулся Михалыч, – поскольку уже давно преставился. Извиняюсь за чёрный каламбур.

– Это мы уже в курсе. Потому и говорю, что скорее всего соврал. Но ты должен его знать. Он мне помог бульдозер твой завести. И ещё он знал, что ты в город уехал.

– И что нам это даёт? У нас тут почти все умеют бульдозеры заводить и все знали, что я в город уехал. Как он выглядел-то?

– Тулуп, шапка, глаза. Ты сейчас скажешь, что у вас все в тулупах и шапках.

– И с глазами, – кивнул Михалыч, хохотнув. – А зачем тебе этот мужик?

– Да я у него в машине кое-что забыл.

– О! Машина! А номер какой?

– Да не смотрел я на номер. А машина старый красный «Москвич».

– Охо-хо! – вздохнул Михалыч и налил себе ещё водки. – Здесь этих красных «Москвичей» знаешь сколько!.. Нам в семьдесят каком-то… шестом, кажется… за высокие показатели на колхоз дали несколько штук. У нас даже шутка была, что село надо переименовать в Красную Москву. Даже не знаю, у кого ещё эти машины на ходу. Давно не видел, чтобы кто-то на них ездил. Но в принципе список написать могу, кого обойти. Если вещь ценная, то, конечно, надо искать.

– Ценная, – кивнул Александр. – Лыжи дедовы.

– Лыжи? – Михалыч засмеялся. – Так это твои? Вон они у меня в гараже лежат. Я ещё удивился, откуда у меня охотничьи лыжи? Думал, может, батины с антресолей свалились, когда угонщики гараж шмонали.

– В гараже?! Но я же точно помню…

– Саша! – улыбнулась Оксана. – Гараж-то открытым оставался. Он потом приехал и лыжи твои выложил.

Михалыч выпил последнюю рюмку и встал.

– Пойдём, отдам твоё имущество. А ты мне «бульдога» моего верни.

Они вышли из дома.

– По-хорошему, то с тебя ещё надо денег за ремонт взять, – сказал Михалыч, открывая гараж. – Вон, все ворота разворотил.

– Вовка отдаст, – сказал Александр.

– Вовке сейчас не до этого, – возразила Оксана, доставая из сумки кошелёк. – Сколько?

– А что у него стряслось?

– Машка в больнице, – сказал Александр.

– О господи! – Михалыч стал серьёзным. – Что с ней?

– Да… – Александр махнул рукой. – Лучше не спрашивай. Надо было срочно вывозить её. А дорогу завалило. Потому и угнали.

– Ну, тогда конечно! Тогда всё правильно, – закивал Михалыч, отмахиваясь от денег Оксаны. – Тогда святое дело!Александр забрал лыжи, и они пошли к машине.

Трансформация

Оставив мужиков возле бульдозера, Оксана вошла в дом.

На кухне орудовала Рая. Услышав шаги, она обернулась. Глаза её были заплаканы.

– Рай, ты прости, что я это… ну… на болевую точку нечаянно нажала.

Рая махнула рукой.

– Это ты прости, что я наорала, – сказала она. – Я и сама понимаю, что это ненормально. Лечить надо эти точки. А то ж не жизнь, а сплошная пытка. Чуть что… – Она снова махнула рукой и замолчала, сосредоточившись на резке овощей.

Оксана зарядила кофеварку, включила её и села за стол.

– Я уже сто раз зарекалась, – продолжила Рая. – Какой смысл всё время бояться?! Осторожным быть, внимательным – это да, это полезно. Но каждый раз трястись и представлять себе кошмары, если дитё вовремя домой не пришло и не позвонило… А не дай бог заболело! – Она засыпала картошку в огромную кастрюлю, вытерла руки и села напротив Оксаны. – Я всё-таки хочу понять: как это – «проникнуть в свой страх»? Зачем в него проникать, если я и так в нём по самые уши?

Оксана задумалась, подбирая слова, чтобы понятно и безболезненно объяснить.

– Как ты узнаёшь, что боишься? – наконец спросила она.

– В смысле?

– Ну, к примеру, что-то случилось или ты предполагаешь, что оно случилось. Как ты узнаёшь, что тебе страшно?

– Странный вопрос! Я это чувствую!

– Понятно, что чувствуешь, но как? Если тебя уколоть иголкой или ударить, ты чувствуешь. А что ты чувствуешь, когда представляешь, что твои пацаны…

– Ой, молчи, молчи! – Рая зажмурилась и взялась за живот в области печени. – Здесь сжимается.

– О! Сжимается. То есть тело реагирует?

– Ещё как! Хотела сказать «типун тебе на язык», да вспомнила, что сама напросилась.

– Само по себе это «сжимание печени» страшно?

– Само по себе? – Рая помяла бок. – Да нет вроде…

– Теперь сконцентрируйся на этом состоянии «сжимания» и вспоминай.

– Что вспоминать? – Рая закрыла глаза.

– Хоть что. Первое, что придёт в голову.

Лицо Раи сначала страдальчески сморщилось, а потом удивлённо вытянулось.

– Анютка вспомнилась, когда она ещё в детский сад ходила.

– Просто Анютка, и всё? Наверное, она что-то делает?

– Сидит в песочнице. Пироженки лепит. Голуби курлычут рядом со скамейкой. Я семечки грызу…

– И всё хорошо?

– Да вроде бы. – Рая пожала плечами.

– Хм… странно. Обычно вспоминается только то, что происходило, когда в душе был точно такой же страх, такое же «сжимание». Ты уверена, что сконцентрировалась на этом чувстве?

Рая кивнула.

– Прямо давит, аж дышать тяжело.

– То есть ты смотришь на Анютку, она играет в песочнице, и тебе при этом тяжело дышать? От страха?

– Это не страх, а какая-то тоска. И Анютка тут ни при чём. Просто мы тогда с отцом её разводились. И Ванюшка… я как раз узнала, что беременна. И думала, что раз так, то надо аборт делать. Уже даже записалась. О господи! – Губы Раи задрожали.

– Отмени это решение. Не надо делать аборт!

– Так я отменила же потом.

– Потом – это потом. Надо отменить в тот момент, который вспомнился. Понимаешь?

На лице Раи проявилось напряжение, словно она пыталась сдвинуть что-то тяжёлое.

– Не отменяется почему-то. Словно мозг парализовало. Ничего не соображаю.

– Выйди из себя.

– Как это?

– Ну, посмотри на себя со стороны.

Рая расслабилась.

– И что? Смотрю. Сидит такая фифа на лавочке, семечки грызёт. Юбка короткая, эхх… тогда ещё могла себе позволить.