Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)

В декабре 1959 г. Набоков пишет весьма замечательное и по стилю, и по чувству стихотворение «Какое сделал я дурное дело…», скорее всего, это отзвук реакции писателя на обсуждение романа «Лолита». Оно до странности перекликается со стихотворением Б. Пастернака 1958 г. «Нобелевская премия»(возможно, является пародией на него). В тексте Пастернака: «Что же сделал я за пакость, я убийца и злодей?…»; в стихотворении Набокова: «Какое сделал я дурное дело, и я ли развратитель и злодей…» Затравленный в СССР Пастернак пишет: «Я весь мир заставил плакать над красой земли моей…», у Набокова: «…мечтать мир целый о бедной девочке моей». На этом, впрочем, перекличка заканчивается. Две следующие строфы набоковского стихотворения – расклад его отношений с читателем, осознание Вечности своего искусства:

О, знаю я, меня боятся люди,и жгут таких, как я, за волшебство,и, как от яда в полом изумруде,мрут от искусства моего.Но как забавно, что в конце абзаца,корректору и веку вопреки,тень русской ветки будет колебатьсяна мраморе моей руки.

Здесь снова звучит любимая мысль Набокова о подлинном искусстве как о некоем чародействе, волшебстве; художник в этом контексте предстает то ли волшебником (магом), то ли искусителем людского рода. Что до колебания русской ветки на памятнике Набокову в Питере или в Москве, то оно до сих пор не происходит, но его предчувствие вполне может сбыться к 120-летию со Дня его рождения, например.

В 1962 году в издательстве «Putnam» публикуется роман «Бледный огонь» («Pal fair»), смысловым центром которого является поэма главного героя Д. Шейда «Pal fair». Это 999 строк блестящей английской поэзии:

Я тенью птицы был, нашедшей смертьВ лазури лживой, грянувшись о твердьСтекла…

Многозначное начало поэмы, постоянные переклички с «птичьей» темой в литературе («Альбатрос» Ш. Бодлера, «Пьяный корабль» А. Рембо, «Сказание о старом мореходе» С.Т. Кольриджа и др.), ее духовная насыщенность делают эту часть романа главной. Жизнь профессора Шейда в поэме и его жизнь за рамками поэмы существенно разнятся: там, вне текста, он всего лишь старый скучный профессор, жизнь которого комментируется другим персонажем – беглым королем Чарли Кинботом. По словам Веры Набоковой, переведшей поэму на русский язык, ее главная тема – тема смерти.

Если судить по центральному персонажу романа, доктору Д. Шейду, то это, возможно, и так: «Стикс, грань потерь, за коей негде плыть! Твое, Рабле, большое „Может Быть“…». Шейд, попав в транс, видит на том свете «белеющий родник», он много размышляет по этому поводу, пытается установить соответствие своего видения другим, подобным, но… Не дописав поэмы, профессор гибнет от пули террориста, которая была предназначена совсем не ем у. Если же судить по «комментатору» поэмы Кинботу, то это роман о Зембле – несуществующей стране, где Чарли был королем Карлом. В целом «Бледный огонь» можно считать и тем, чем он действительно является – вторым, после «Лолиты», постскриптумом Набокова к мировой литературе. Хорхе Борхес вообще сделал этот прием культурного постскриптума основным своем творчестве, Наб лишь иногда пользовался им – но на уровне достаточно глобальном.

Лучшее в романе «Бледный огонь» – поэма «Pal fair», лучшее в поэме – ее поэзия! Умение Набокова из обыденного пейзажа сотворить «цвета причудливой загадки» (Рембо) видится здесь особенно отчетливо:

И я отвергну вечность, если вдругИсчезнут в ней привычные давноИ боль, и страсть, и красное виноВечерних звезд, от нас бегущих… СледУлитки на камнях; твой страх, что нетНи сигаретки, смех при виде пса,И пурпурная эта полоса…

Все остальное в этой поэме – темы, образы, Институт Мак Абера, переживания героя о неизбежном – это только декорации, обставляющие чарующие созвучия «Pal fair».

Несколько слов о 2-й части романа – комментарий поэмы Шейда Кинботом. Эта часть, с одной стороны, комментируя поэму, с другой – реконструирует облик том невозвратимой Земблы, где так «падки на цареубийство». Джейкоб Градус, никчемный юноша и неудачливый убийца, уверенно движется по ходу комментария к месту своего злодеяния. В этом месте, в финале «Бледного огня», и сходятся наконец пути трех героев – Шейда, Чарли Кинбота и Градуса. Вот кратко сюжет этой части романа, чересчур занимательным его называть трудно. Однако значительным его делает замечательный набоковский пастиш, с его иронией: «…где-то между „Абортом“ и „Ясперсом“» (поиск нужного слова в словаре), привычным эротизмом: «…в безмятежной безопасности ласкает какое-нибудь юное и прелестное существо» и цитатностью. Роман «Бледный огонь» интересен именно своей двойственностью: прозаическим, скучноватым обрамлением и блестящей поэзией самой поэмы. Сам Набоков замечал по этому поводу: «Там и сям находил я в поэме и особенно… блестки и отголоски моего духа, длинную струйную зыбь, – след моей славы».

В 1964 году в Нью-Йорке выходит прозаический перевод «Евгения Онегина» А.С. Пушкина, выполненный Набоковым. Перевод сопровождался двумя томами комментария к великому роману. Между Набом и Э. Уилсоном, который не согласился с самой идеей переводить стихотворный текст как прозаический, немедленно развернулась шумная полемика в печати, закончившаяся разрывом отношений. В этом же году французский журнал «L’ Arc» посвящает целый номер писателю В. Набокову. В 1966 г. выходит первая объемная монография о творчестве Набокова – С.П. Стегнер «Бегство в эстетику: Искусство Владимира Набокова», о которой за неимением лишнего места мы говорить не будем. Гений, уже признанный и обласканный публикой, всегда вызывает к жизни сотни пустых и бесполезных статеек и десятки монографий, где кто-нибудь, ужасно начитанный, спешит заверить весь мир и самое себя, что он-то уж точно разобрался в искусстве и приемах Мастера и не понимает, как это можно был не ценить его ранее. Тема, заявленная в начале нашего эссе, скромно и почти незаметно для читателя продолжена здесь.

В сентябре 1966-го Набоков дал интервью своему бывшему студенту Альфреду Аппелю, где достаточно честно и аккуратно проанализировал свое англоязычное творчество. Безусловно, интервью не свободно от некоторой позы и саморекламы, но внимательный читатель сразу же заметит те ценности, которые защищает Набоков в искусстве, и то, что вызывает его негодование и раздражение. Мэтр Набакофф справедливо считает, что «искусство писателя – вот его подлинный паспорт», выводит свою систему оценки качества труда художника. Наб советует критикам указывать лишь на грамматические ошибки и опечатки в его текстах, а об идеальном читателе говорит так: «Мне было бы приятно, если бы мою книгу читатель закрывал с ощущением, что мир ее отступает куда-то вдаль и там замирает наподобие картины…». Из писателей своего столетия Набоков выделяет Джойса, Кафку и Пруста, сочувственно говорит о Борхесе и Роб-Грийе. Из месива советской литературы выбирает «двуединого гения Ильфа-Петрова», стихи Заболоцкого, романы «в жанре научной фантастики» А.Н. Толстого. В собственном творчестве Набоков «привязан – больше всего к „Лолите“, ценю – „Приглашение на казнь“.

Последние годы жизни ознаменовались тремя завершенными романами Набокова: „Ада, или Страсть“ (1969), „Прозрачные вещи“ (1972), „Посмотри на Арлекинов!“ (1974). Было издано несколько сборников рассказов: „Красавица“ и другие рассказы», «„Подробности заката“ и другие рассказы», «„Истребление тиранов“ и другие рассказы». В 1973 году опубликована работа «Strong Opinions» («Твердые суждения»), содержавшая письма, интервью и замечания Наба о жизни и искусстве. Из трех последних романов Набокова можно особо выделить роман «Прозрачные вещи».

По словам одного из критиков Набокова, «Главный фокус… „Просвечивающих предметов“ заключается в позиции повествователя, который ведет рассказ из „потусторонности“ и потому прошлое для него проницаемо». В этом заявлении все – от неправильного перевода названия романа до пошлых рассуждений о «потусторонности» повествователя – служит примером «гудмэнского» подхода к трактовке набоковского текста. Тема смерти в «Прозрачных вещах» присутствует, но ее никак нельзя считать основной. Как мы уже говорили, «роман с девочкой» – удачная жанровая находка Набокова, элементы этого жанра есть и в этом тексте. Фотографии обнаженной Арманды в юном возрасте, намек на растление писателем R тринадцатилетней Джулии и т. д. – вновь обнажают тему «нимфолепсии» в романе. В начале 21 века для обозначения этого явления чаще используют гораздо более хлесткое словцо, попахивающее уголовной статьей. Можно, конечно, сделать вывод о том, что внимание к нимфеткам было свойственно не только Эдгару Г. Гумберту, но и… Однако можно такой вывод и не делать, сославшись на удачно найденный Набоковым «трюк», позволяющий ему и его издателю поднимать тираж очередной его книги.

Начало романа знаменательно: «Вот персонаж, который мне нужен. Привет, персонаж! – Не слышит…». Театрализация сюжета свойственна некоторым вещам Набокова, но здесь писатель сбрасывает последние оковы литературных условностей. «Реальный» герой Хью Персон частенько станет уступать в тексте место своему кукольному двойнику, не делаясь от этого менее осязаемым. «Жизнь можно сравнить с человеком, танцующим в различных масках вокруг своей собственной личности…» – замечательно веское наблюдение романного повествователя. Арманда Шамар, швейцарский поезд на пути между Туром и Версексом, чтение новой книги писателя R – и жизнь мнимого Персона обретает свой смысл в романе. Мальчик в ночной рубашке с танцующими вокруг него овощами из детской книжки – и погибающий в пламени Персон: две эманации существования этого персонажа в романе «Прозрачные вещи».