Странный Томас

— Я упомянула Вегас, потому что мы можем добраться туда за три часа, а желающих вступить в брак там расписывают круглые сутки. Без всяких анализов крови. Мы бы могли пожениться еще до рассвета.

Сердце мое совершило один из тех пируэтов, которые могло совершить только от слов Сторми.

— Bay. Ради такого я, наверное, и решусь на дальнюю поездку.

— Только наверное?

— Анализ крови мы можем сделать завтра утром, в четверг подать заявление, в субботу устроить свадьбу. На нее придут все наши друзья. Ты же хочешь, чтобы наши друзья пришли на свадьбу?

— Да. Но еще больше я хочу выйти замуж.

Я поцеловал ее.

— После столь долгих колебаний с чего такая спешка?

Поскольку мы какое-то время сидели в неосвещенном проулке, наши глаза в значительной степени привыкли к темноте. Иначе я бы не разглядел тревогу на ее лице, в глазах. Даже не тревогу — тихий ужас.

— Эй, эй, — попытался подбодрить я ее, — все будет в порядке.

Голос ее не дрогнул. И слезы не покатились из глаз. Но в мягкости речи я чувствовал охвативший ее страх:

— С того самого момента, как мы сидели у бассейна с кои и этот мужчина появился в галерее…

Поскольку она умолкла на полуслове, я вставил:

— Человек-гриб.

— Да. Этот мерзкий сукин сын. С того самого момента, как я увидела его… я боюсь за тебя. То есть я всегда боялась за тебя, Одди, но обычно не подавала вида, потому что, учитывая, сколько всего на тебя валится, тебе совершенно ни к чему хныкающая дама, которая будет постоянно твердить тебе: «Будь осторожен».

— Хныкающая дама?

— Извини, это, должно быть, из прошлой жизни в 1930-х годах. Но это правда. Тебе только и не хватает истеричной сучки, донимающей своими предупреждениями.

— «Хныкающая дама» понравилась мне куда больше. Я думаю, этот парень — стопроцентный псих, ходячая десятимегатонная бомба с быстро тикающим таймером, но чиф и я занимаемся им, и мы намерены выдернуть фитиль до того, как прогремит взрыв.

— Слишком уж ты уверен в себе. Пожалуйста, Одди, не будь ты таким уверенным. Избыток уверенности может привести к смерти.

— Я не собираюсь умирать.

— Я за тебя боюсь.

— К завтрашнему вечеру, — пообещал я ей, — Боб Робертсон, он же Человек-гриб, будет одет в выданный тюремным надзирателем оранжевый комбинезон. Возможно, он причинит вред некоторым людям, возможно, мы успеем перехватить его правую руку до того, как он нажмет на спусковой крючок, но в любом случае я буду с тобой за обедом, мы будем планировать нашу свадьбу, и я по-прежнему буду с двумя ногами, двумя руками…

— Одди, замолчи, больше ничего не говори.

— …и той же глупой головой, на которую ты сейчас смотришь…

— Пожалуйста, замолчи!

— …и я не буду слепым, потому что мне нужны глаза, чтобы видеть тебя, и я не буду глухим, ибо мы не сможем планировать нашу свадьбу, если я не буду тебя слышать, и я не буду…

Она стукнула меня в грудь.

— Не искушай судьбу, черт побери!

Сидя, она, конечно, не могла нанести сильный удар. Я даже не поморщился.

Дыхание у меня не перехватило, и ответил я практически без запинки:

— Искушение судьбы меня не волнует. В этом смысле я не суеверен.

— Может, суеверна я.

— Ну, это у тебя пройдет.

Я поцеловал ее. Она — меня.

Каким славным был в тот момент наш мир.

Я обнял Сторми.

— Ты глупенькая хныкающая дама. Возможно, у Боба Робертсона настолько съехала крыша, что его даже не возьмут в управляющие мотеля «Бейтс», [46] но он всего лишь человек. И нет в нем ничего, кроме шестнадцати шестеренок безумия, которые вращаются у него в голове. Я вернусь к тебе без единой раны, перелома и со всеми зубами. Целым и невредимым.

46

«Мотель «Бейтс» — фильм-ужастик (1987), действие которого разворачивается в одноименном мотеле.

— Мой Пух. — Так иногда она называла меня.

Хоть как-то успокоив ее нервы и частично заглушив страхи, я почувствовал себя настоящим мужчиной вроде широкоплечих с добрым сердцем шерифов из ковбойских фильмов, которые с улыбкой очаровывают женщин и сметают с улиц Додж-Сити легионы бандитов, не запачкав белой шляпы.

Я показал себя дураком из дураков. Когда я оглядываюсь на ту августовскую ночь, измененный навеки моими ранами и страданиями, этот целехонький Одд Томас представляется мне совсем другим человеком, отличающимся от меня, как небо от земли, куда как более уверенным в себе, чем я теперь, способным на что-то надеяться, но далеко не мудрым, и я скорблю о нем.

Меня предупреждали, что тон этого повествования не должен быть слишком мрачным. Некая четырехсотфунтовая муза в этом случае могла припарковать на мне свой стопятидесятифунтовый зад, не говоря уже об угрозе, исходящей от брызжущего мочой кота этой самой музы.

Глава 28

Когда мы выбрались из «Мустанга», знакомый проулок, уходящий на север и на юг, показался мне более темным, чем в предыдущие ночи, практически не освещаемый лунным светом, зато лунные тени сильно добавляли мрака.

Над дверью в кухню ресторана горела маленькая лампочка. Однако темнота напирала на нее, вместо того чтобы в испуге отбегать.

Лестница, пристроенная к стене, вела к площадке второго этажа и двери квартиры Терри Стэмбау. Из-за портьер пробивался свет.

Поднявшись по лестнице, Сторми указала на северную часть неба.

— Кассиопея.

Звезду за звездой я нашел все созвездие.

В греческой мифологии Кассиопея была матерью Андромеды. Андромеду спас от морского чудовища герой Персей, который убил горгону Медузу.

Сторми Ллевеллин, дочь другой Кассиопеи, ничуть не меньше Андромеды заслуживала того, чтобы в ее честь назвали созвездие. Но я не убил ни одной Горгоны, да и вообще не Персей.

Терри открыла дверь, когда я постучал, взяла ключи от автомобиля, настояла, чтобы мы зашли на чашечку кофе или на рюмочку чего-то покрепче.

Тени от двух горящих свечей гуляли на стенах кухни: язычки пламени колыхались от легкого ветерка, создаваемого кондиционером. Когда я постучал, Терри сидела за столом, застеленным клетчатой красно-белой клеенкой. Перед ней стоял стаканчик персикового бренди.