Странствующая труппа

– Ну и что же? Одна из них лопнувши.

– А другая цела. И об одной станцуешь.

– Как же это так об одной?

– Ежели уж на то пошло, то лопнувшую кастаньету всегда склеить можно, – заметила сожительница Днепровского Гулина, отвела Дашу в сторону и строго сказала: – Как тебе не стыдно отказываться! Товарищество погибает, хватается за вечер в ратуше, как утопающий за соломинку, а ты упрямишься номер исполнить, и номер такой, который может быть заманкой.

– Я не упрямлюсь, но я просто не могу. Ведь я года два уже не танцевала.

– Врет, врет. Будет танцевать! – мигнула ей сестра и шепнула: – Нам на хлеб, нам пить-есть надо, а ты куражишься! Не имеешь права отказываться.

Даша слезливо заморгала глазами и направилась за кулисы.

– Желаете, я вам на скрипке сыграю? – предложил Котомцеву лесничий.

– Батюшки! Об вашем номере-то и забыли! – хлопнул себя Котомцев по лбу. – Отец родной! Непременно сыграйте. Вы будете у нас украшением вечера.

Котомцев заключил лесничего в объятия и расцеловал.

– Ставь и меня на афишу. Я спою куплеты «Как яблочко румян», – предложил Котомцеву Безымянцев. – Жена прочтет «Грешницу». Она отлично читает это стихотворение.

– Нет уж, «Грешницу» я буду читать, – подскочила к Безымянцеву Котомцева.

– Отчего же вы непременно, ежели я заявляю про жену? Я первый заявил.

– Вы первый заявили, а «Грешница» Толстого – мое репертуарное стихотворение.

– Сонечка! – крикнул Безымянцев появившейся на сцене своей жене. – Мы ставим в среду литературномузыкальный вечер, я говорю, что ты будешь читать «Грешницу», и вдруг Татьяна Ивановна говорит…

– Никому не позволю «Грешницу» читать! Это мое коронное стихотворение, – подхватила Безымянцева.

– А вот посмотрим! – воскликнула Котомцева.

– Что такое: посмотрим? И мы поглядим. Чем ты кичишься-то? С чего ты важность-то на себя напустила? И я такой же член товарищества, как и ты. На одинаковых марках сговорились ездить-то. Фря!

– Сама фря!

Началась перебранка. К дамам подскочил Котомцев.

– Таня! Таня! Что это такое! Софья Андреевна! Да как вам не стыдно! Уж и без того дела плохи, а вы в самую критическую минуту ссоритесь, – заговорил он и тотчас попросил лесничего начинать следующий акт пьесы.

Лесничий отдернул занавес.

XVI

Наутро после третьего спектакля вся труппа собралась в номере Котомцева, пила чай и составляла афишу литературно-музыкального вечера в зале ратуши. Вечер назывался «артистическим литературно-музыкальным вечером». Безымянцев настаивал, чтобы вечеру, кроме того, было дано общее название «На Олимпе», которое требовал напечатать самыми крупными буквами, но Котомцев не соглашался.

– Что ты! Что ты! При чем же тут Олимп-то? – воскликнул он.

– А при том, чтоб публике в глаза бросилось. «На Олимпе. Артистический музыкально-литературный вечер», – отвечал Безымянцев. – Здесь нельзя без громкого названия, здесь публика не такая. Иначе не пойдет.

– Но какой же тут Олимп, ежели мы будем читать и петь во фраках!

– Ничего не значит. Нам только бы получше сбор взять. Третьего года я ездил с сосьетэ, так мы оперетку «Орфей в аду» играли в Колотушкине во фраках. Город такой есть, не лучше здешнего Гусятникова. И хороший сбор взяли. Все во фраках, а дамы в обыкновенных платьях, и только я один был в костюме, потому что играл – Ваньку Стикса. Да какой костюм-то, если бы ты знал! Красная шерстяная фуфайка на мне была и турецкая феска… Ни трико на ногах, ни туфель… а в обыкновенных брюках и сапогах. Куплеты под рояль пел с треском. Гром рукоплесканий…

– Нет, нет, господа… Я не согласен… Попробуем первый вечер так, без названия…

– Тогда нельзя ли так прибавить, – предложил Днепровский, – «Артистический музыкально-литературнобалетный вечер». Ведь Даша-то ваша будет же танцевать качучу. Все-таки для расцветки афиши лучше будет.

– Качучу мы и так поставим в красной строке, – сказал Котомцев.

– Красная строка само собой, а слово «балетный» само собой.

– Да, да. Надо все сделать, чтоб больше сбора взять, – поддержала Днепровского сожительница его Гулина. – Вам хорошо рассуждать, коли вы и Безымянцев взяли уже из сборов восемьдесят рублей на выкуп гардероба, а мы с Алексеем Павлычем только на сапоги двенадцать рублей получили да от вчерашнего сбора, словно Христа ради, пять рублей на двоих.

– Позвольте-с… Ежели мы взяли сорок рублей на выкуп гардероба, то ведь это же пойдет на общую пользу, – вмешалась Котомцева. – Завтра придет мой гардероб, и мы можем ставить ковровые пьесы, стало быть, у нас будет разнообразный репертуар. Не могу же я, например, в «Роковом шаге» играть в ситцевом платье.

– Верно! Ну а зачем же ты, взявши на гардероб, взяла и на сапоги? Или потому, что муж – распорядитель товарищества? – попрекнула Котомцеву Гулина. – Что ты первосюжетная, так тебе все можно? Тебе можно, а мы без денег сиди.

– Ах, боже мой! Да не могу же я играть в сапогах, которые есть просят.

– Пожалуйста, матушка, не разговаривай. Знаем. Своя рука – владыка у вас. А мне в субботу не на что было баранок купить к чаю, и я должна была у коридорного пятиалтынный занять. Нет, уж как хотите, а делайте так, как Алексей Павлыч предлагает.

– Неудобно будет. Ну что такое музыкально-литературно-балетный? – доказывал Котомцев. – Тогда лучше я вот как напишу: «музыкально-литературный вечер с балетными танцами», а затем качуча в красной строке. Согласны, господа?

– Согласны, согласны… – откликнулись со всех сторон.

Послышался стук в дверь. Вошел хозяин гостиницы купец Подковкин. Это был рыжебородый пожилой человек с красным лицом и лысиной, облаченный в серый пиджак нараспашку, из которого выпячивалось довольно объемистое чрево с покоящейся на нем часовой цепью. Помолившись в угол на икону, он поклонился и сказал актерам:

– Чай да сахар!

– Милости просим. Прошу покорно садиться, – отвечал Котомцев и спросил: – За деньгами, должно быть, пожаловали?

– Точно так-с, – кивнул Подковкин, присаживаясь на освобожденный для него Сусловым стул. – Кто за чем, а мы все за деньгами. Нельзя ли, господа актеры, хоть сколько-нибудь? Ведь уж одиннадцатый день живете… опять же еда и питье… По буфету забираете… а не видали мы от вас ни копейки.

– Погодите, любезнейший, дайте разыграться хорошенько, – проговорил Днепровский.

– Да неужто в три-то раза не могли разыграться? Ведь уж три раза играли. У меня цирковые актеры в прошлом году стояли, так те хоть и немцы, а каждую неделю платили исправно.