Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер

Ашиль. А почему бы и не республики?

Адвокат. Да, конечно, республики! Что может быть лучше республики, во главе которой стоят люди умеренных взглядов, честные, неподкупные?

Врач. Да эти люди наивные дураки, если они воображают, будто народ снова даст надеть на себя намордник после того, как с него снимут узду!

Ашиль. Бросьте! После победы народ бывает послушным, как ребенок. Говорю вам, вы его не знаете. А вот я берусь повести за собой десять тысяч таких, как те, что были здесь.

Врач. Еще бы! Таких, например, как этот старый якобинец. Очаровательный субъект, что и говорить! Признаться, я не большой любитель вот этаких кровопийц. Эта взбунтовавшаяся чернь вышвырнет нас за борт, и мы придем к анархии, варварству, террору, ко всем ужасам девяносто третьего года!

Ашиль. Ну и пусть, если это необходимо. Все же это лучше, чем мракобесие иезуитов, чем мертвое затишье тирании. Идти, действовать — неважно как! Лишь бы чувствовать, что живешь, что перед тобой великая цель. Разве не прекрасна судьба Робеспьера? Короткая слава, драматическая смерть, бессмертное имя… Только подумать — дух захватывает.

Адвокат. И все это он говорит чисто платонически. Уж если так привлекает вас мученичество, почему же в таком случае не дали вы себя расстрелять вместе с Кароном? [70]

Ашиль. Ах, чепуха все это! Карон, Бертон — просто глупцы, сумасшедшие, они были недовольны своим положением, вот и все. Небось сидели бы тихо, если бы двор согласился удовлетворить их тщеславие.

Капитан. Лучше скажите — герои, которых вы оклеветали и трусливо предали! Тысяча чертей! Если бы меня в то время послушались, они не погибли бы на эшафоте. Вот почему меня и тошнит от ваших карбонариев. Мне стыдно, что я теперь связался с вами. (Берет свое ружье и собирается уходить.)

70

КаронОгюст-Жозеф (1774–1822) — бывший подполковник наполеоновской армии, расстрелянный за попытку организовать побег участников карбонарского заговора в Бельфоре.(Примеч. коммент.).

Ашиль. Знакомая картина! Как только нас постигает неудача, все начинают грызться между собой до следующей победы, она-то сразу всех примиряет. Все это уже бывало, и не раз!

Врач (беря ружье и тоже собираясь уходить).По чести говоря, не верю я больше в ваши победы. Если либералы в Испании проиграют, я вам больше не товарищ. Придется искать что-нибудь более надежное, чем ваши карбонарии; здесь никто ни за что не отвечает, никто никого не знает и никто ни с кем не может договориться.

Адвокат. Спокойной ночи, Ашиль! Не горюй, что бы там ни говорили, мы с тобой на верном пути. Ведь все выдающиеся люди с нами: Манюэль, Фуа, Кератри, д’Аржансон, Себастьяни, Бенжамен Констан [71] и патриарх Лафайет на своем белом коне… Какой молодчина, а?

Ашиль. Доброй ночи, господа! Не очень-то тревожит меня ваша воркотня! (Адвокату)Спокойной вам ночи, Мирабо [72] в зародыше! Мы еще зададим кое-кому жару, прежде чем умрем, будьте уверены!

71

МанюэльЖак-Антуан (1775–1827); ФуаМаксимилиан-Себастьян (1775–1825); КератриОгюст-Иларион (1769–1859); Вуайе д'АржансонМарк-Рене (1775–1842); СебастьяниОрас (1772–1851); Бенжамен Констан(1767–1830) — французские парламентские и политические деятели, в годы Реставрации являвшиеся сторонниками либеральной оппозиции.(Примеч. коммент.).

72

МирабоОноре-Габриэль (1749–1791) — граф, деятель французской революции. Будучи депутатом Генеральных Штатов от третьего сословия и членом Учредительного собрания, в значительной мере способствовал революционному развитию событий, но впоследствии тайно вступил в переговоры с двором.(Примеч. коммент.).

Адвокат( Ашилю). Спокойной ночи, эх вы, Барнав! [73]

Врач (Ашилю).Доброй ночи, эх вы, отец Дюшен! [74]

Ашиль. Это уж как придется — смотря по обстоятельствам. Может, Дюшен, а может, и Барнав. Лишь бы быть полезным Франции!

Капитан (сквозь зубы).Хорошей бы картечью по вам, болтуны вы этакие!

73

БарнавЖозеф (1761–1793) — политический деятель эпохи революции, член Учредительного собрания. В 1791 г., напуганный углублением революции, стал склоняться к союзу с королевской партией. Был гильотинирован якобинцами.(Примеч. коммент.).

74

Название «Отец Дюшен» имела газета, издававшаяся во время революции Эбером и выражавшая экстремистские устремления революционной бедноты.(Примеч. коммент.).

ГЛАВА XVI

Следствие по делу зачинщиков кровопролитной драки подмастерьев было закончено. Все гаво были признаны невиновными и полностью оправданы. Пьер и Романе, выступавшие в суде в качестве главных свидетелей, обратили на себя всеобщее внимание своими уверенными показаниями и мужественным поведением. Красивое лицо Пьера, весь его благородный облик, простая, но полная достоинства манера говорить привлекли к нему особый интерес либералов Блуа, которые вместе с сотрудниками своих газет присутствовали на заседании суда. Но он не успел стать предметом их новых заигрываний, ибо покинул город, как только увидел, что обойдутся и без него.

А что поделывал папаша Гюгенен в отсутствие сына? Старик негодовал, просто из себя выходил, но еще больше того — беспокоился, не случилось ли чего. «Пьер всегда так аккуратен, так исполнителен во всем, что делает, — думал он, — не иначе как случилось что-нибудь недоброе!» И от этих мыслей он впадал в полное отчаяние, ибо и сам не подозревал до этой последней разлуки, как любит и уважает сына.

Как и опасался Пьер, от волнения у старого мастера вновь сделался жар, и в тот счастливый для него день, когда Амори с беррийцем прибыли в Вильпрё, папаша Гюгенен с утра вынужден был оставаться в постели. По пути Коринфец еще раз напомнил Сердцееду о просьбе Пьера считаться с предубеждением старого столяра против всего, что связано с компаньонажем, и так как самому ему немного претило начинать знакомство с новым хозяином со лжи, он заодно подговорил беррийца первым войти в дом и представиться. Сойдя с дилижанса, они осведомились, где живет старый столяр, и направились к его дому. Но вошли туда каждый по-своему — один с развязностью дурачка, другой с осторожностью умного человека.

— Эй, вы! — заорал берриец и заколотил своей палкой по створке незапертой двери. — Есть тут кто в доме? Здравствуйте! Добрый вам день! Здесь, что ли, живет папаша Гюгенен, столярных дел мастер?

Папаша Гюгенен лежал между тем в постели и был в таком скверном расположении духа, что даже никого не пускал к себе в комнату. Услышав голос, столь внезапно нарушивший его покой, он подскочил на своем ложе и, раздвинув желтый саржевый полог, увидел перед собой нелепо ухмыляющуюся физиономию Сердцееда.

— Ступай-ка своей дорогой, любезный! — резко сказал он ему. — Постоялый двор дальше.

— А если нам здесь больше нравится? — ответил ему Сердцеед, которому доставляло удовольствие дразнить старика в преддверии радости, которую, как он считал, тот должен будет проявить, узнав, зачем они пришли.

— Ну погоди ж ты у меня! — проворчал папаша Гюгенен, начиная натягивать на себя куртку. — Сейчас ты у меня узнаешь, как врываться к больному человеку! Вылетишь у меня отсюда за милую душу!..

— Покорно прошу прощения за моего товарища, хозяин, — вмешался тут Амори, входя, в свою очередь, в комнату и почтительно кланяясь отцу своего друга. — Мы пришли предложить вам свои услуги, а послал нас сюда ваш сын.

— Мой сын! — вскричал старый мастер. — А где же он сам?

— Он остался в Блуа самое большее еще денька на два-три, его задержало там одно дело, о котором он вам сам расскажет; а нас он нанял на работу. Вот вам и записка от него, там все про нас сказано.