Страшен путь на Ошхамахо

Быстро менялось настроение у хозяина праздничного застолья. Теперь его голову, и без того непривычную к частому посещению светлых и высоких мыслей, одолевали мрачные раздумья.

Шогенуков богат, но и скуп до безобразия. Немного имел Хагур выгод от верной своей службы князю. Медленным взором прошелся Хагур по углам гостевого покоя: глиняные стены потрескались, потолок закоптился и просел; на старом цветном войлоке висят две простые сабли в дешевых, обтянутых кожей ножнах, кабардинское ружье без всяких украшений, да пистолет – дорогой, правда, но почему-то неспособный пробить даже обыкновенную кольчугу; тахта застелена протертым до дерюжной основы ковром; деревянная и медная посуда на полках у очага – вся разномастная, выщербленная, поцарапанная. Вот тебе и дыженуго – «позолоченное серебро»… Золотом нигде не пахнет, а серебра – всего только и есть, что на колпачках газырей да на рукоятке кинжала. Может быть, получив от Хагура драгоценный панцирь, пши Алигоко наконец расщедрится? Одарит богатым оружием, одеждой, скотом? Наверное, так и будет. Он должен воздать своему уорку по его великим заслугам! И должен вдобавок отпустить в далекий и долгий самостоятельный набег, поможет при этом своими людьми… Несметную добычу смог бы тогда захватить Бабуков… Скорей бы… А то и крестьянские дворы совсем оскудели. Еще немного и уорк заберет у своих людей последнее. А где брать потом? Да, вовремя подвернулся этот старик, тузаровский табунщик. Завтра же Бабуков повезет панцирь князю. А не направить ли дальнейший путь Адешема в царство мертвых? Одним низкорожденным меньше – что за горе?! Нет, пожалуй, не стоит. За кровь придется платить: опять где-то доставать скотину. Да и одной скотиной не обойдешься – подавай этому Каральби Тузарову, да раздуется его живот и высохнут ноги, еще и унаутку с унаутом! Из числа лучших притом…

О том, чтобы подстеречь табунщика где-то в лесу к тихо, незаметно от него избавиться, – такая мысль в голову Хагура и не приходила. Не в обычаях кабардинца скрывать пролитую кровь. Можно грабить, можно убивать: за это придется расплачиваться – или своим достоянием или своей кровью. Но прятать мертвое тело, заметать следы – значит, навлечь на себя неслыханный позор, уронить в зловонную грязь свою шапку. Трусливого предательства никто не простит, даже те, кому ты верно служишь. А уж народ-то обязательно сочинит такую песню, за которую тебя будут проклинать твои же собственные потомки.

– Э, Хагур, э-э! – Идар дотронулся до плеча Бабукова. – О чем задумался, свет ты наш?

Хагур как бы спохватился, и запоздалая улыбка чуть смягчила его хмурое лицо.

– Я задумался о том, почему это музыканты перестали играть? – он повернулся к трем бедно одетым людям, скромно притихшим в уголке гостиной. – Эй, вы, нечаянно рожденные! А ну веселей!

Один из музыкантов ударил крепкими ладонями в барабан, второй запиликал длинным смычком, похожим на лук, только с тетивой из конских волос, по семи струнам пхапшины, третий начал извлекать пронзительные резкие звуки из коротенькой свирели. Бабуков с раздражением отметил про себя, что даже музыканты его не очень искусны, а орудия их ремесла дешевы и грубы.

* * *

Адешем проснулся на рассвете. Добрый старик Бита, в хижине которого он ночевал, предложил ему на завтрак чашку кислого молока, ломоть пасты и несколько кусочков холодной баранины, припасенной со вчерашнего пира. Адешем уже начал есть, когда вдруг обнаружил на себе кольчугу. Кусок стал ему поперек горла: закашлялся тузаровский крестьянин. Глазами, полными слез, он с вопросительным укором посмотрел на Биту. Бита сочувственно вздохнул и тихо проговорил:

– Ты видишь, Адешем, я – живой. Значит, не под моей крышей тебя ограбили.

– Я пойду к Бабукову, – объявил табунщик. Пошутил он, наверное.

– Бабуков не умеет шутить, – грустно сказал Бита. – Не ходи.

– Но ведь этот панцирь – для Тузарова! И куда мои глаза смотрели? Поистине верно говорится: что толку от зрения, когда разум слепнет!

– О-о! Мармажей у Бабукова крепок…

– Как же мне забрать панцирь?

– Да как ты его теперь заберешь? Хагур хочет отвезти панцирь князю Алигоко. Не ищи силу сильнее себя.

– Ну тогда Тузаров найдет силу слабее себя. Все ему расскажу. Где мой конь?

– Может, погостишь еще? Что так торопиться?

– Должен торопиться, – Адешем встал и пошел к выходу. – Счастья и благополучия твоему дому. Поеду.

– Постой, дорогой гость! А стоит ли говорить твоему тлекотлешу о случившемся? Ведь если арба опрокинулась – тебя же первого и придавит!

– Тузаровская арба не опрокинется.

– Так пусть гладкой будет твоя дорога, пусть конь твой ни разу не споткнется и не потеряет ни одной подковы, а в конце пути – да ожидает тебя удача, достойная доброго и мужественного человека!..

* * *

Селище Тузаровых располагалось па правом, более высотой берегу Терека.

В этом месте самая большая река Кавчаза делилась на несколько широких рукавов, которые были сравнительно не глубоки и потому не представляли особой преграды для всадника. На той стороне тянулись вдоль кромки извилистого берега густые лиственные леса, недавно одевшиеся в осеннюю позолоту.

А в сторону восхода, напротив, леса не росли: здесь, насколько хватал глаз, простиралась чуть всхолмленная равнина, богатая сочным разнотравьем. В Малой (Затеречной) Кабарде дожди шли пореже, чем в Большой, примыкающей к Главному Кавказскому хребту, но их было вполне достаточно, чтобы травы могли расти до глубокой осени. И сена удавалось накосить столько, что его дотягивали до первой весенней зелени. Ну и, конечно, земля эта давала щедрые урожаи проса.

Седобородый Каральби Тузаров, бодрый и сильный мужчина, мог быть доволен своей жизнью. В доме хватало всякого добра и хорошего оружия. На пастбищах – сотни отличных лошадей и тысячи овец. Даже крестьяне тузаровские имели прочный достаток, а их жены исправно рожали здоровых мальчиков и девочек. Вот только у самого Каральби ясноглазая его гуаша умерла очень рано, успев подарить мужу только одного сына. Зато парню теперь двадцать два года, и он достойный наследник своего отца. Канболет и в скачках не знает себе равных, и стреляет лучше всех – хоть из ружья, хоть из лука, и силу имеет такую, что быка валит наземь. Сейчас у старого Каральби одно на уме – найти для сына хорошую невесту и дождаться появления внуков. Пусть их побольше будет, этих внуков; если аллах обделил детьми Тузарова-старшего, так, наверное, не должен обидеть младшего.

Каральби вышел со двора и неторопливо зашагал к берегу реки. Там сейчас Канболет: пошел поить белого шолоха – это конь старого тлекотлеша – и своего любимца – настоящего хоару, которого отец подарил сыну пять лет назад еще жеребенком. Что-то долго не возвращается джигит. Солнце уже село. Скоро совсем стемнеет. Каральби спустился по глинистой тропинке к самой воде. А вот и Канболет – чуть ниже по течению. Кто это с ним? Адешем вернулся? Почему один? И откуда у табунщика кольчуга?

Канболет увидел отца и, чем-то взволнованный, быстро направился к нему:

– Отец! Прошу тебя, выслушай Адешема. Он привез такую новость!

Каральби нахмурил густые косматые брови: не слишком ли большую горячность проявляет парень?

Однако, услышав подробный рассказ табунщика, и сам Тузаров разволновался не меньше его. Он прекрасно знал, о каком панцире идет речь. Знал гораздо лучше Бабукова. Ведь не предок этого «тощего волка», а пращур самого Каральби везде и всюду, по чужим землям и далеким морям сопровождал хозяина старинной реликвии египетских меликов. Знал Каральби и о том, что панцирь принадлежал когда-то царю царей, Солнцу Востока – Саладину, а до него – славному, но неудачливому повелителю инглизов Мелик-рику, в груди которого билось не человеческое сердце, а львиное. Знал Каральби о том, как этот панцирь был освящен в Мекке и поэтому стал неизмеримо драгоценнее.

– Нет, не Бабукову, погрязшему в диком язычестве, владеть панцирем, – твердо сказал Каральби. – Эта священная сталь должна прикрывать грудь правоверного мусульманина.

Канболет нетерпеливо теребил поводья двух лошадей, топтавшихся за его спиной: когда, когда же будет сказано решающее отцовское слово!

– Хагур собирается везти панцирь князю Шогенуков, – вспомнил Адешем.

– Да, да! Как я сразу об этом не сказал.

– Вот оно что? – Тузаров строго взглянул на табунщика. – Старый человек, а не можешь отделить просо от шелухи. Тебе вообще не следовало останавливаться на бабуковском дворе. Переночевал бы в лесу.