Страшная сказка Лидии Синичкиной

Тесак воткнулся в пяти сантиметрах правее мышиной головы. Брук все еще дышал, хотя был очень встревожен гигантским острым предметом в опасной близости от себя. Папа подошел, взял тесак и без лишних движений отсек мышиную голову.

– Видишь, ничего сложного, – сказал он, передавая нож сыну. – Теперь ты.

Шоми выронил окровавленное орудие и заплакал, как маленький. Хотя он, в сущности, и был маленьким по человеческим меркам.

– Ну, все, – сказал папа. – Придется звонить доктору Грымову.

Глава 2. Синдром Доброты и Симпатии

Сгорбленный и перепуганный насмерть Шоми сидел в огромном мягком кресле из коричневой кожи перед крупным мужчиной с впечатляющей залысиной и белоснежной улыбкой. Доктор Грымов в элегантном светлом костюме с полосками расположился на резном стуле с высокой спинкой. Он держался прямо, как палка, одна нога закинута на другую, а на верхней коленке лежал блокнот с карандашом. В просторном кабинете мозгоправа царил уют и обманчиво домашняя атмосфера, создаваемая мягким светом от двух красных абажуров. Шоми привезли сюда, за две сотни километров, чтобы вылечить от болезненной эмоциональности. По услышанному от Трикитраков доктор Грымов полагал, что у мальчика врожденный синдром Доброты и Симпатии, связанный с дефектом в тринадцатой паре хромосом. Лечение было возможным, однако сперва следовало уточнить природу болезни.

– Итак, Шоми, – начал сладковатым голосом доктор Грымов. – Как ты себя чувствуешь?

– Ну, так, – пожал плечами мальчик. – Немного волнуюсь. Я что, правда, болен?

– Это мы и должны выяснить. Не волнуйся. Я здесь, чтобы помочь тебе.

– Меня запрут в психушку? – Шоми выглядел испуганным.

– Нет, никто тебя в психшку не запрет,– заулыбался мозгоправ, почесывая карандашом лоб. – Твой отец сказал, что ты дал мышам имена. Это правда? И ты их помнишь? Сможешь назвать всех?

– Да, дал. Брук, Фул, Шмык, Сэм и Зоки.

– Ого! – доктор что-то записывал в блокнот. – Впечатляет, что ты все их помнишь до сих пор. А что тебя подвигло дать им эти имена?

– Ну, не знаю. Они показались мне такими милыми.

При слове «милыми» лицо доктора Грымова словно перекосилось от судороги, но он постарался сделать вид, что ничего не произошло.

– Что с вами, доктор?

– Ничего, ничего, – мозгоправ через силу улыбнулся, отмечая в блокноте «есть признаки прогрессирующей патологии», – продолжай…

– Я просто подумал, что им будет приятно, если я буду их называть по именам. Понимаете?

– Конечно, конечно, – доктор продолжал быстро что-то записывать в блокнот, избегая смотреть в глаза мальчику. – Но ты понимал, что тебе придется их прикончить, а потом съесть?

– Понимал…кажется, – Шоми опустил взгляд в пол. – Я просто подумал, что смогу это сделать, когда придет время, но…

– Но не смог, – закончил за него доктор Грымов.

– Да, не смог,– тяжело вздохнул мальчик. – И что это значит?

– Пока рано судить, – сказал доктор, хотя в уме уже прикидывал перечень препаратов. – Давай вернемся к тому дню, когда ты был в гостиной и…

– И заплакал, – подсказал Шоми, виновато кося глаза в сторону.

– Да, точно. Почему ты не смог отрубить мышке голову?

– Бруку. Его звали Брук.

– Почему ты не отрубил голову Бруку?

– Ну, я просто подумал, что они столько слушали меня все эти дни и, наверное, они могут счесть предательством то, что я….. Понимаете, мы же как бы подружились….

– Стоп, стоп, – голову доктора повело.

Никогда в жизни он не слышал такого бреда. Дело обстояло куда хуже, чем он думал.

– Что значит «они могут счесть предательством»? Ты же понимаешь, что они это еда, правда? Пусть и не совсем настоящая, так сказать временная, но все же еда.

– Кажется, понимаю.

– Отлично, отлично. Тогда как еда может счесть тебя предателем? По-твоему, мы должны спрашивать у еды разрешение прежде, чем её съесть?

– Да, звучит глупо, доктор. Но они же живые! Как вы этого не можете понять!

– Шоми, дружочек, все вокруг и внутри этих лесов и рядом с этими лесами и далеко за ними живое. И большая часть из этого наша еда. Ты понимаешь это?

– Понимаю.

– А если еда не даст разрешение, чтобы её съели? – вкрадчиво подходил к сути доктор. – Что тогда?

– Тогда, наверное, надо будет спросить другую еду? – попытался угадать Шоми.

– А если и она не даст разрешение?

– Попробовать еще раз?

– А если никто не согласиться быть твоей едой, Шоми? Что тогда?

–Я …я…не знаю,– мальчик был вконец растерян. Он вспотел, хотя в кабинете работал кондиционер.

– А ты подумай.

– Тогда я умру с голоду….– пришел к выводу Шоми.

– Именно! Ты же ешь за столом еду, которую добывает папа с мамой и твои старшие братья?

– Ем.

– И ты понимаешь, что это когда-то было живым?

– Наверное, понимаю. Просто я как-то не задумывался об этом.

– Но тебе нравится, как готовит мама? Мясо по-французски? Ребрышки в сметанном соусе?

– Ребрышки я люблю.

– Шоми, пойми, все то, что ты ешь каждый день, все это когда-то было живым. И у всего этого были имена. И не только имена, но даже работа и своя семья….. Мы людоеды. Знаешь, что это значит?

– Знаю. Это значит, мы едим людей.

– Верно. И так было много тысяч лет до тебя. И будет столько же после тебя. Неужели ты сомневаешься, что мы делаем что-то неправильно?

Доктор Грымов выжидающе смотрел на мальчика. Тот молчал, боролся внутри с чем-то непримиримым.

– Но….– Шоми заерзал, заскрипел в кресле, и доктор сокрушенно закрыл глаза, – разве нельзя питаться тем же, что и люди?

– Нет, малыш, – доктор нагнулся к мальчику и положил ладонь на его густые черные волосы, – Нельзя. Наш метаболизм устроен по-другому. Без человеческого мяса ты умрешь от голода и истощения за несколько недель.

Шоми шмыгал носом. Глаза затапливались слезами.

– Я понял…я попробую исправиться…..

– Пойми, малыш, – доктор продолжал гладить маленького пациента по голове. – Взрослеть это всегда трудно. Но мы все должны через это пройти. И ты тоже обязательно пройдешь.