Страшное гадание

– Она довольно мила, – отозвалась Марина, не покривив душой. – По-моему, очень добрая.

Серые глаза, пухленькое бело-румяное личико, льняные кудряшки, своевольно выбивающиеся из-под чепца, пышный, но ладный стан, ловкие движения, ослепительная улыбка розового, как мальва, рта – все это и впрямь лучилось добротой.

С одного взгляда Марине стало понятно, почему Джаспер – желчный, измученный, озлобленный, недоверчивый – так привязан к Флоре. От нее так и веяло спокойствием и надежностью, а взор небольших, но очень красивых серых глаз, обрамленных кудрявыми ресничками, источал поистине материнское тепло и ласку. При этом Флора выглядела гораздо моложе своих тридцати лет (ведь она была молочной сестрой, а значит, и ровесницей покойного Алистера). Домик ее тоже был премиленький: скромный, правда, но добротный, весь обвитый плетьми вьющихся роз и вечнозеленым плющом. Во дворике стоял колодец с колесом. В кухне, куда мельком, не сдержав любопытства, заглянула Марина, царила ошеломляющая чистота. На полу ни пятнышка, котелки, кастрюльки, блюда, чашки – все бело, все светло, все в удивительном порядке. Каминные уголья пылали в большом очаге и своим розовым огнем манили приблизиться и согреться. В комнате тоже горел камин: видно было, что Флоре не приходится считать каждое пенни, чтобы купить дров!

У огня сидела пухленькая старушка и пряла шерсть на своей ручной прялочке, то и дело клюя носом, встряхивая головой, снова берясь за работу – и снова придремывая. Pядом стояла низкая широкая корзинка, в которой лежали клубочки шерстяных ниток самых разных цветов и разных размеров. Один из них был больше всех остальных, напоминал голубую кошку, лежащую в окружении голубых, белых, розовых и серых котят. Центром же этого несколько игрушечного королевства добрых фей была, несомненно, детская кроватка под розовым кружевным пологом, там и сям украшенным атласными бантиками: еще одно свидетельство прочного и постоянного благосостояния дома. И одеяльце, и простынки, и подушечки – все было новенькое, из дорогой ткани, заботливо сшитое.

– Сударыни? – Флора встретила неожиданных гостий, не веря своим глазам. – Какая честь! Миледи, прошу к камину. Согрейтесь, отдохните… Отведайте матушкиного сидра!

Она кивнула в сторону огня. Старушка, дремавшая в кресле, внезапно встрепенулась, вскинула голову и, отбросив прялку, принялась с лихорадочной поспешностью наматывать нитки на самый большой клубок, делая «кошку» баснословно толстой. «Котята» меж тем худели.

Девушки не успели и слова сказать, как хозяйка исчезла, чтобы через минуту вернуться с кувшинчиком прекрасного сидра. От него исходил живой яблочный дух, и Марина, прижмурив глаза, закачала головой от удовольствия: почудилось вдруг, что очутилась на зимней веранде, где в Бахметеве хранили яблоки. Весь год хранилище было пропитано этим чудесным сладким ароматом.

– Сидр замечательный! – искренне похвалила она, однако Флора только мимолетно улыбнулась. Все внимание ее было привлечено к Джессике, которая осторожно приблизилась к колыбельке.

– Осмелюсь просить миледи быть осторожней. – Улыбка Флоры стала напряженной. – Моя девочка нездорова и спит…

– Ваша девочка и не думает спать! – воскликнула Джессика. – Она хлопает своими хорошенькими глазками и улыбается мне.

– Боже мой! Разбудили! – с неожиданной прытью подскочила старуха, но Флора так на нее глянула, что та принялась лихорадочно накручивать на «кошку» новые и новые шерстяные витки.

– Она просто красавица, – нежно сказала Джессика. – Взгляните, Марион.

Марина приблизилась не без робости, но не сдержала улыбки, когда на нее глянули дерзкие голубые глаза. Из-под розовых оборочек чепчика выбивались льняные кудряшки, придавая малышке весьма залихватский вид. Лицо ее раскраснелось – не то после сна, не то и впрямь от жара, но это не убавляло очарования ее широкой улыбки. Маленькие ручки комкали край одеяла, а в приоткрытом ротике виднелся белый сахарный зубок.

– Прелесть! Ангел! – выдохнула Марина. – Улыбается! Смеется! А другие дети, говорят, плачут, проснувшись.

– Она не плачет, – ласково сказала Флора. – Когда начались роды, я стала петь, чтобы ребенок, который скоро появится на свет, не был мрачным и плаксивым.

– И, верно, песни были красивы, – подхватила Марина. – Никогда не видела такую красотулечку. Можно ее подержать? Просто до смерти хочется!

– Прошу прощения, миледи. – Флора, ставшая рядом с колыбелькой, улыбалась извиняюще, но взгляд ее был непреклонен. – Я не дозволю сего никому, тысяча извинений. Цыганка нагадала мне, что моего ребенка ждут неисчислимые беды, если в первые пять лет жизни ее коснется чужая рука. И я… я поверила. Я ведь очень люблю свою дочь! Это счастье всей моей жизни.

– Истинное счастье! – растроганно согласилась Марина и хлопнула себя по лбу: – Какая же я дура, что не захватила гостинца!

– А я захватила, – подала голос Джессика. Сунув руки в карманы амазонки, она выхватила из одного яблоко, из другого – золотую монетку и все это протянула малышке: – Ну, выбирай, что тебе больше нравится?

Флора сделала шаг вперед, и Марине показалось, что она хочет остановить щедрую гостью, но не осмелилась и только тревожно сновала взглядом с монетки на яблоко.

Точно так же водила туда-сюда своими голубенькими глазками и девочка, словно затрудняясь в выборе.

А и впрямь! Монетка сияла и сверкала в солнечных лучах – чудилось, Джессика держит кусочек такого луча. Ну а яблоко… это было сказочное, райское яблоко: наливное, золотое, напоенное медовой сладостью, светящееся насквозь, так, что видны были семечки. И в конце концов голубые глазки полностью приковались к созерцанию чудесного плода, а потом дитя выпростало из-под одеяла ручку и потянулось к яблоку.

– Ну что же, выбрала – так получи! – Джессика обтерла яблоко своим белоснежным платочком. – Держи, счастливица! А это отдадим твоей маме. – И она протянула монетку Флоре, которая взяла ее с выражением спокойного достоинства.

– А как же ее зовут? – спросила Марина, не в силах оторвать взора от чудесного дитяти, которое ворковало над своим яблоком.

– Элен, – ответила Флора, опуская глаза. – Так мы назвали ее: Элен.

– О! Неужели в честь моей тетушки! – воскликнула Марина, решив блеснуть наконец выдуманным родством.

– Совершенно верно, миледи. Я назвала дочь в честь покойной леди Маккол… вашей тетушки, – спокойно сказала Флора, опустив глаза, и только нечистая совесть Марины позволила ей заметить мгновенную заминку в словах и некий промельк в прозрачных серых глазах. Неужто насмешка?

Марине вдруг стало не по себе. Впрочем, у нее всегда портилось настроение, стоило лишь заподозрить неладное по отношению к себе – такой уж уродилась. И все-таки… Флора явно усмехнулась! Почему? Что она такого знает о «русской кузине»? Что для нее Марина? Чудачка-дикарка, которая суется не в свои дела, и никто в замке ее не любит, прежде всего «кузен», к которому она, похоже, питает отнюдь не родственные чувства?

Предположения тотчас сделались для Марины реальнее всякой реальности. Кто мог наболтать такое Флоре? Агнесс! Конечно, Агнесс!

Вспышка ненависти была так сильна, что Марина ощутила во рту странный железный привкус, похожий на вкус крови.

Снова Агнесс переходит дорогу! Мало, что Десмонд в ее руках. Мало, что она спуталась с дьяволом, из-за чего Марина всю ночь протряслась от страха в чужой комнате и утром выглядела такой несчастной, что Джессика сочла за благо немедленно повезти ее развеяться, на прогулку. И Марина вынуждена была надеть ненавистную черную амазонку – Джессика не поленилась зайти в ее комнату и принести нелюбимое платье! Конечно, Марина не могла ответить неблагодарностью на такую заботу и покорно облачилась в хвостатое мрачное одеяние, чувствуя себя в нем сущей вороною. Понятно, почему Хьюго, седлавший им коней, даже не глянул на нее! И без того предостаточно поводов для ненависти к Агнесс, так она еще и восстановила против нее эту добродушную фермершу!..