Страшные сказки для дочерей киммерийца

Бросив ещё два или три мешка на особо ретивых, киммериец спрыгнул с повозки и обеими руками вцепился в бортик. Крякнул, напрягаясь. Мышцы на шее вздулись буграми, а плечи словно увеличились в размерах вдвое. С хрустом подломились задние колеса, дурным голосом заверещал кто-то придавленный, пытавшийся проскочить понизу. И повозка медленно встала на дыбы.

Дальше пошло легче — часть мешков соскользнула, и вес уменьшился. Конан зарычал, и опрокинул повозку наружу, прямо на головы вопящих людей. Толпа отшатнулась в едином порыве, словно действительно была одним животным, безмозглым, но сильным и живучим.

— Налегай! — заорал Конан.

И сам навалился на створки ворот, схватившись левой рукой за одну, а правой за другую.

Створки сомкнулись. Толпа за воротами взвыла. И какое-то время — очень долгие восемь, а то и все десять ударов сердца — Конану пришлось удерживать сомкнутые створки практически в одиночку, потому что засов для ворот был изготовлен из цельного ствола железного дерева. И чтобы справиться с ним, требовалось не менее пяти, а то и шести стражников. Киммериец упёрся в ворота плечами и головой, чувствуя, как бьётся с той стороны людской прилив. Когда ему уже начало казаться, что спинной хребет сплющился, засов, глухо громыхнув, встал в предназначенные для него пазы.

Конан осел на землю, отдуваясь и с трудом возвращая спине её нормальное прямое положение. Попытался опереться о землю, но рука наткнулась на что-то мягкое — рядом приходила в себя отброшенная в пылу сражения с воротами овца.

Надо же! Живая…

Многострадальная овца тем временем с трудом поднялась на подгибающихся ножках. Мемекнула угрожающе. И вдруг, наклонив лобастую голову с мощными завитками рогов, попёрла на Конана.

Конан удивился.

Схватил агрессивное животное за левый рог, удерживая на расстоянии вытянутой руки. Овца рыла копытцами землю и блеяла угрожающе. Впрочем, какая же это овца?! Баран самый натуральный, вон рога какие отрастил! То-то ещё в запарке боя показалось, что слишком уж вразумляющее действие оказывают наносимые овечьей башкой удары. Ещё бы — этакими-то рогами, да в лоб! Любого поневоле отрезвит.

— А здорово мы их, да?! — плюхнувшийся рядом пожилой стражник радостно ткнул Конана кулаком в бок. По приятельски ткнул. — Ну и здоров же ты! Если бы не вы, туго бы нам пришлось.

— Чего расселся, словно на собственных похоронах? — над ними завис потный десятник. На его толстомясом лице выражение явного облегчения боролось с профессиональным недовольством. — Иди, помогай, шакалье отродье! А вы кто такие?

Конан встал, выпрямляясь во весь немалый рост, расправил плечи. Отпихнул ногой упорного барана — тот с прежним неистовством начал атаковать запертые ворота. С боков к киммерийцу, словно бы невзначай, подтянулись Клавий и Хьям.

— Мы-то? — переспросил Конан, словно в задумчивости. — Путники, — и добавил, улыбнувшись хищно. — Мирные.

Десятник осмотрел цепким глазом литую фигуру аквилонского короля, скользнул оценивающе взглядом по его спутникам, и несколько подобрел. Гримаса недовольства слегка дрогнула и уступила место гримасе начальственной озабоченности. Оценив же небогатую и пропылившуюся одежонку добровольных помощников, он подобрел ещё больше.

— Ну что ж, мирным путникам наш город всегда рад! С собой у меня ничего нет, — он похлопал по пустому поясу. — Но, если вы придёте в казармы, я распоряжусь, чтобы вам выдали десяток саббат…

Конан смотрел серьёзно и невозмутимо, Клавий — непонимающе, а вот Хьям скривился и сплюнул. Саббат были мелкой разменной монетой, да и хождение имели только внутри города. Пять саббат стоила кружка кислого эля в захудалой таверне, а вчерашняя лепёшка там же — восемь. Десяток давали золотарю за вывоз поганой бочки.

— Каждому! — десятник заметил реакцию Хьяма и поспешил на всякий случай прибавить. — И накормят бесплатно, у нас едальня своя, стряпухи чуть ли не лучшие в городе! — и добавил после небольшой паузы вкрадчиво. — А господа мирные путники случайно работу не ищут? Работа в городской страже хорошо оплачивается, а еда и жилье за счёт города.

— Мы подумаем, — ответил Конан веско.

И десятник отстал, только покосился уважительно.

— Что он вам пообещал? — рядом возник пожилой стражник. Тот самый, с потной лысиной. Свой кидарис он уже подобрал, и теперь отряхивал от пыли, но надевать по жаре не спешил. Помогать остальным загонять в пазы дополнительные брусья он тоже не торопился. Впрочем, там уже и без него справились.

— По десятку саббат на каждого. И кормёжку.

Стражник сплюнул.

— Жлоб! Наверняка доложит, что не меньше сотни дал. А то и полторы. Он так всегда делает. Ну, это ничего. Вы только подождите немного, сейчас смена подойдёт, наше-то время давно закончилось, просто беспорядки эти… Я тут недалеко отличный питейный дом знаю, да и кормят там неплохо.

— На работу звал, — сказал Конан, словно в задумчивости.

Стражник просиял:

— О! За это тем более надо выпить!

* * *

— За это тоже надо выпить!!!

Плешивого любителя выпить звали Эзрой. После пятого или шестого подобного вопля Клавий перестал вздрагивать и хвататься за оружие, а Конан — понимать, за что они пьют теперь. Впрочем, говорливого Эзру это не останавливало. Как и мерзкий вкус отвратительной кислятины, которую в его любимой таверне имели наглость выдавать за вино. Конан пригубил, сморщился. Хорошо ещё, что водой разбавляют немилосердно, а то бы вообще пить невозможно было.

Таверна ему не понравилась. Мало того, что вино мерзкое, а девка-подавальщица грязна и уродлива, так ещё и расположено неудачно — на рыночной площади, напротив позорной колоды. И в тот момент, когда Конан с новообретённым другом собрался выпить, на этой колоде городской стражник деловито рубил руку попавшемуся базарному вору. Вор верещал и вырывался, плюясь и швыряясь проклятиями во все стороны. Его вполне можно понять — правой руки у него уже не было, он прижимал к плечу обмотанную тряпьем культю, всё норовя ударить стражника локтем. Стражник упорствовал, но всё никак не мог придавить ногой левую ладонь попавшегося вторично к колоде поудобнее, чтобы было проще ударить коротким топориком. Наконец ему это удалось. Вжикнула бронза, хрустнула кость, вор завыл, а Конан поморщился. Действительно — крайне неудачно была расположена та таверна.

Впрочем, они давно уже пили не в ней.

— Брат! Ты мне теперь брат! — Эзра с пьяной сентиментальностью брякнул свою кружку о кружку Конана, заливая вином стол надвратной караулки, и от избытка чувств ударил по плечу сидящего рядом стражника. Стражник не реагировал — он спал, запрокинув набок кудлатую голову и открыв рот.

Идею проведать сменщиков и отнести им «немножко вина», чтобы тоже порадовались, высказал Эзра. Правда, Конану пришлось пару поворотов клепсидры изрядно попотеть, и влить в Эзрино тщедушное тельце немало этой мерзкой здешней кислятины, прежде чем подобная идея дошла до его сознания. Да и то дело чуть было не сорвалось, когда в самый ответственный момент оказалось, что Эзра уже истратил все свои наличные и готов бежать домой, потому что дома у него деньги есть, а для друзей ему ничего не жалко.

Попытку бежать киммериец пресёк в зародыше, вывалив на стол собственный кошель и заявив, что теперь его очередь угощать. Перемену ролей Эзра воспринял с той же радостью, с каковой он воспринимал, похоже, любое событие. Просиял, прослезился от умиления, сказал, что за это надо выпить, и поволок всех в караулку. Там их поначалу встретили довольно настороженно, но вино и живописные рассказы Эзры сделали своё дело. А тут ещё сотник заглянул, скривился было при виде кувшина на столе, но углядел Конана и расплылся в понимающей улыбочке: