Страсть гордой княжны

Его рука накрыла мягкое возвышение внизу ее живота, а пальцы скользнули во влажную щель, в которую он так жаждал погрузиться, чтобы ненадолго стать единым целым с этим прекрасным женским телом.

Фарида почувствовала, что не может больше вынести этой муки, как бы сладка она ни была, и сама направила то, что сжимала ее рука, во влажный жар своего лона. Он хрипло застонал, сжал ее бедра, без малейшего усилия перевернул и поднял ее, так что она на мгновение повисла над ним в воздухе, и опустил на свою до предела напряженную плоть. Сжимая коленями его узкие сильные бедра, она начала двигаться в такт его движениям; потом ее тело само выбрало темп, а конь, которого она оседлала, послушно следовал за своей прекрасной всадницей.

По его прерывистому дыханию Фарида поняла, что он приближается к той точке, откуда нет возврата; ее дыхание тоже учащалось вздох за вздохом, пока наконец все существо словно вспыхнуло и взлетело в небо, разорвавшись на тысячу частиц. В то же мгновение он перестал сдерживаться, и взрыв, потрясший его, был не менее мощным.

Медленно спускаясь с тех высот блаженства, которые дано достичь только умелым, Фарида не отпускала сильные руки, крепко державшие ее в объятиях. Да, умелого любовника она совсем не знала, да разве это было столь важно? Страсть, пылкая, всепоглощающая – вот что было важно для нее.

Не сразу удалось Масуду прийти в себя и вернуться в комнаты, где беседовал он с родителями невесты. Подобные мысли скромной красавицы, без сомнения, зажгли грешный огонь и в чреслах самого Масуда. Однако он нашел в себе силы ничем не выдать предательского возбуждения.

О да, конечно, по сравнению с подобными переживаниями сватовство было просто бледной унылой тенью жизни. Тенью докучливой, мешающей. Если бы Масуд нашел в себе силы услышать еще одну мысль девушки, он бы узнал, что она, конечно, согласится на этот брак. Ведь жених-то небеден, не уродлив… И купец к тому же. А значит, б'oльшую часть своей жизни проводит в разъездах. И потому ей, умнице и скромнице Фариде, не придется ничего в своей жизни менять и в чем-то себе отказывать.

Однако Масуд, к своему счастью, этого уже не узнал, ибо отвращение вновь захлестнуло юношу. Он не стал доискиваться его причин, однако понял, что более никаких свах на пороге своего дома не потерпит. Во всяком случае, не этих свах, не здесь и не сейчас.

«Быть может, потом… Лет через десять… Или пятнадцать… Или… Потом, Аллах всесильный, потом…»

– Благодарю сей дом, да хранит Аллах всесильный его своей милостью! Благодарю вас, достойные его хозяева. – Масуд на полуслове прервал речь хозяина и торопливо поднялся.

Садыка, разомлевшая, обливающаяся потом, вынуждена была отставить пиалу и поспешить за уходящим Масудом.

– Да благословит и возвысит Аллах всякого, кто решится войти в эти стены и найти здесь счастье своей жизни! – только и смог произнести Масуд, закрывая за собой калитку в дувале, окрашенную ярко-зеленой краской.

Юноша возвращался домой. И почувствовал, что делает это с удовольствием – здесь ему не лгали, здесь его не оценивали по богатству одеяния или по чувственным достоинствам. Здесь он мог быть самим собой.

«Воистину, я должен найти ту, с которой смогу быть самим собой! И пусть эта встреча состоится не завтра, пусть до нее, быть может, еще десятки лет. Однако я должен оставаться самим собой, а не толстым кошелем, не неутомимым жеребцом или сладкоголосым болтуном…»

Масуд вошел в свою комнату, сбросил тяжелый кафтан и собрался умываться. И тут ему в голову пришла еще одна мысль, удивительно простая и, возможно, несбыточная.

– Пусть она, та, которую я изберу, также остается самой собой: пылкой и страстной потому, что этот огонь зажег я, мудрой и спокойной потому, что рядом со мной ей не о чем беспокоиться, терпеливой и веселой оттого, что мои шутки ей смешны, а мои глупости ее забавляют… Пусть же она будет столь же свободна со мной, сколь и я буду свободен рядом с ней!

Свиток одиннадцатый

Воистину, нет прочнее тех клятв, что дает человек себе самому. Ибо соврать, что держишь слово, ты можешь кому-то постороннему, а себе самому не соврешь… Вот поэтому, верный своей клятве, Масуд выставил со двора всех свах, а Садыке, самой назойливой, пригрозил зинданом, если она хоть одной из своих тучных ног ступит на улицу, что ведет к его, Масуда, дому.

Свахи, то ли напуганные угрозами, то ли понявшие, что здесь им поживиться не удастся, как не удастся всучить гнилой персик человеку, который выращивает их всю свою жизнь, не без ропота, но ретировались. К удивлению почтенного Рахима, без единого слова исчезла из города и Садыка. Должно быть, не один Масуд успел ей пригрозить достойной карой.

Итак, стихли голоса болтливых нянюшек и кумушек, умолкли и матушки, сетовавшие на то, что богатеи зазнались, что сыну купца вовсе не пристало выбирать себе жену по собственному разумению и что это против всех правил… Но Рахим смеялся в ответ на рассказы доброжелателей, а Масуд и вовсе призвал стражников и выставил одного из таких сплетников из лавки. Глупца, конечно, не упекли в зиндан, однако болтать невесть что и пересказывать чужие причитания отучили. Если не навсегда, ибо сие не в силах и самого Аллаха всемилостивого, то хотя бы на время.

Масуду надоели сплетни вокруг его имени, и он решил, что пора сделать во славу купеческого дома ибн Салахов нечто более существенное, чем открытие новой лавки. Попросту говоря, Масуд решил отправиться в далекое странствие к самым восходным пределам мира. Пусть сначала это будет уже знакомый Лазуритовый путь…

Рахим, следует отдать ему должное, сына не отговаривал. Более того, он даже стал планировать маршрут, чтобы юноша смог не терять времени на ожидание каравана или того дня, когда с горных троп сойдут снега, а горные реки вернутся вновь в свои каменные ложа.

Опечалилась Зухра, теперь уже не только нянька Масуда, но и вторая и, во славу Аллаха всесильного, любимая жена Рахима. Она, как всякая нормальная женщина, очень не любила, когда муж надолго покидал дом, и просто ненавидела те дни, когда оба, и муж, и, пусть неродной, но любимый сыночек отправлялись в путь. О, конечно, она понимала, что когда-нибудь Масуду придется обзавестись собственным домом, самому стать хозяином, покинув при этом их с Рахимом. Понимала, но разумом. Сейчас же были задеты самые глубокие ее чувства. И потому Зухра плакала.

Ее слезы не могли не расстраивать Рахима, больно ранили они и Масуда. Но чем больше слез проливала «матушка», тем крепче становилось его решение. Он должен, нет, он просто обязан…

Хотя немного непонятно было, что именно должен и кому обязан. Ибо слава их купеческого дома давно уже добралась до тех самых восходных пределов. Да и пределы эти были вполне достижимы, пусть и немало времени следовало затратить путнику, чтобы своими ногами взойти на тот утес, за которым распахивался во всю ширь бесконечный Восходный океан, и своими глазами рассмотреть, как из этого океана поднимается огромное светило.