Страсть гордой княжны

К чести Масуда, он был согласен, что в таком странствии никакого подвига нет. Более того, он признавал, что делает это более для себя, чем для славы купеческого дома.

– Однако, добрая моя матушка, я чувствую, что не могу этого не делать. Чувствую, что где-то там, на Лазуритовом пути или, быть может, на Караванной Тропе Шелка, ждет меня моя судьба.

– Девушка? На Караванной Тропе Шелка?!

– Ну при чем тут девушка, прекраснейшая?! Судьба… Не знаю, как тебе это объяснить. Быть может, то будет старуха-предсказательница или камнепад, который заставит караван пойти новой тропой… Или… Нет, не могу тебе этого объяснить.

Зухра лишь молча покачала головой. И тогда в эти бесконечные пустые беседы вмешался Рахим – воистину, он был любящим и здравомыслящим отцом и при этом чутким мужем.

– Любимая жена моя, любимый мой сын! Здесь не о чем говорить, нет нужды кому-то что-то объяснять. Ибо Масуд исполняет мою волю. Он должен с караваном вновь пройти короткую дорогу к Афрасиабу, а потом вместе с товарами пересечь всю страну Сер от заката на восход. Там, у самой кромки океана, нанять корабль и добраться до далекой страны со странным названием Сакасима. Туда, насколько мне это ведомо, никто не добирался, поэтому цели более достойной, сын, тебе и не сыскать.

– Но, муж мой, зачем же нашему мальчику куда-то ехать? Разве здесь мало дел твоему усердному сыну?

– Усердному сыну, быть может, и достаточно дел. Но вот славу можно найти вовсе не на нашем базаре.

– Благодарю тебя, отец!

– Нет, рано меня благодарить. Более того, я велю тебе обязательно посетить страну Ал-Лат. Ибо там, как ты знаешь, есть у нас небольшое владение. Однако слава нашего дома там, к сожалению, уже много лет как померкла, что весьма и весьма прискорбно. А потому тебе, сын, следует воскресить имя нашего достойного рода. И вот когда ты увидишь, что купцы ибн Салахи вновь почитаемы всеми от мала до велика, сможешь вернуться сюда… Ко мне и к печальной матушке.

– Повинуюсь, добрый мой отец! Поверь, я приложу все силы, дабы слава нашего имени вновь дошла до твоих ушей.

Рахим кивнул. Затем кивнул второй раз, а потом в третий.

– Помни, сын. Слава нашего дома и тебя, живого, слава. Пусть не справишься ты с дальней дорогой, пусть захочешь осесть в нашем древнем заброшенном доме – все это вполне объяснимо. Помни, мальчик, хотя, думаю, тебе можно этого не напоминать: только живой человек может что-то сделать, слава о героической смерти умирает куда быстрее. А потому береги свою жизнь, сын, во имя нас.

– Воистину, так и будет, мудрый мой отец. И тебе, матушка, я обещаю: ты ни дня не пожалеешь о том, что обрадовалась, узнав о моих сборах в дорогу…

«Тебе, заботливая моя Зухра, я хоть каждый день могу посылать весточку… Ибо для наших душ и нашего умения никакие расстояния не преграда. Пусть не сможешь ты мне ответить, однако услышишь…» – Безмолвные слова Масуда были полны настоящей сыновней заботы.

– Да будет так, – чуть окрепшим голосом проговорила Зухра. – Мальчику пора становиться на ноги. Я, как старая глупая квочка, посмела влезть в дела мужчин, в которых ничего не смыслю. Благословляю тебя, сыночек. И да хранит тебя Аллах всесильный и всевидящий!

«Но если ты, дрянной мальчишка, пропустишь хоть день… Клянусь всем, что дорого мне в этой жизни, найду тебя, хоть на краю света, и… уши надеру!»

«Клянусь, матушка, что каждый день моего странствия я буду начинать одинаково – посылать тебе безмолвную весточку о себе… – Масуд улыбался, и улыбка эта в его безмолвных словах была отчетливо слышна. – Ибо что может быть страшнее, чем добрая моя матушка, которая взбирается на верблюда, дабы через десяток дней надрать мне уши!»

Однако судьба дожидалась его не там, вдалеке, а совсем рядом, возле лавок с коврами. Быть может, то был лишь один из ее ликов. Самый загадочный…

Масуд, заручившись согласием отца, отправился на базар, ибо куда еще идти в поисках мелочей для, воистину, более чем долгого странствия? Быть может, следовало бы отправить за покупками посыльного или взять с собой одного из слуг. Но Масуд решил, что сначала отправится сам, ведь он куда лучше любого посыльного сможет понять, что перед ним и пригодится ли ему в дальнем пути та или иная безделушка. Говоря по чести, Масуд, хотя и был путешественником опытным, не знал, что именно ему понадобится и с чего начинать.

Шумный во всякое время дня базар встретил его удивительной жарой и столь же удивительным безлюдьем. Должно быть, все живое поторопилось спрятаться от страшного зноя и в относительной прохладе дождаться вечера.

Масуд с удивлением рассматривал закрытые двери лавок и лавчонок.

– Аллах всесильный, воистину нет худшего времени для торговли, чем летний полдень.

Быть может, юноша отправился бы обратно, но тут он услышал зычный голос зазывалы, который приглашал всех правоверных полюбоваться удивительным умением факира из далекой, никому не известной страны с дивным для уха и ничего не говорящим здешним лавочникам названием. То был, бесспорно, глас самой судьбы. И Масуд, не медля ни секунды, отправился на ее зов.

Удивительно, но эту, закатную сторону базара, казалось, вовсе не волнует изматывающий летний зной. Распахнутые двери звали в лавки ювелиров, сотни ярких тканей блестели в лучах солнца, ибо Махмуд, торговец дивными чинийскими шелками, никогда не жалел денег на достойное представление своего товара. Вот потянуло тонким ароматом жасмина и иланг-иланга из лавчонок благовоний, пусть и прятались мази и притирания, духи и курения в изящных алебастровых, глиняных и удивительно тонких, полупрозрачных фарфоровых флаконах.

Вот и площадь. Зной прогнал с нее дервишей и циркачей, нищие старались укрыться в тени лавок. Лишь один человек в необыкновенной одежде и с завязанными глазами демонстрировал свое необыкновенное умение.

Он касался разных предметов самыми кончиками пальцев и безошибочно называл их цвет. Если под руками оказывалась надпись, он мог ее прочесть.

– Не будешь ли ты добр, о факир, сказать, что за люди тебя окружают?

Голос зазывалы был вежлив до приторности, но странный фокусник все равно с удовольствием отвечал. Он поднял руки от каменной плиты, на которой лежали обе его ладони, вытянул их перед собой и слегка поводил ими в воздухе.

– О достойнейший, – голос факира был тихим и сосредоточенным. – Сегодня зной прогнал с базара всех, кто не в силах терпеть его более чем жаркие объятия. Однако в тени арчи улыбается кузнец – уж ему-то никакой зной нипочем. Вот из лавки с благовониями выглядывает приказчик… вот спрятался обратно, ибо он подобен нежному цветку и боится прямых солнечных лучей больше, чем женщина боится мыши.

Глаза же говорившего были завязаны черным платком.

– …слева от меня, у стены, прячется за спиной узкоглазого купца из далекой страны Канагава мальчишка-писарь.