Страсти Челси Кейн

Она положила сверток на колени и развязала ленту, приготовившись хвалить работы Кэти и восторгаться ими, какая бы нелепая мазня ни предстала перед ее взором. Ей так хотелось утешить и ободрить Хантера! Раз он категорически против дружеских объятий и иных способов выражения сочувствия, то ей придется порадовать его, дав лестный отзыв о рисунках его покойной матери.

Она была совершенно не готова увидеть перед собой подлинные произведения искусства – изображения городских зданий, выполненные пером с редчайшим мастерством и непревзойденным вкусом. Она не ожидала также, что работы Кэти окажутся точным воспроизведением зданий Норвич Нотча. Каждый рисунок занимал отдельный листок плотной белой бумаги величиной с почтовую открытку и являл собой безупречный «портрет» одного из известных домов города, рисованный тушью. Соблюдение всех пропорций и внимание к деталям были просто поразительны. Кэти умудрилась без малейших погрешностей нарисовать старинные окна библиотеки с их затейливыми завитушками в верхней части рам и стеклами, состоящими из шестнадцати фрагментов каждое! Она не забыла также вывести инициалы на надгробиях маленького кладбища, примыкавшего к церкви. Глядя на эти прекрасные работы, Челси сделала для себя еще одно открытие: несмотря на все страдания, которые ей довелось испытать в этом городе по вине его жителей, Кэти Лав любила свой Норвич Нотч и гордилась им.

Челси пристально разглядывала каждый рисунок прежде чем перейти к следующему. Она смотрела и никак не могла насмотреться на маленькие шедевры. Красота этих работ, свидетельствующая о таланте Кэти, жизнь которой была так безжалостно погублена, и то, что Хантер показал ей столь бережно хранимые реликвии, тронули ее до слез.

Она заморгала, боясь, что разозлит Хантера своей сентиментальностью и, справившись с собой, произнесла:

– Они изумительны! Ты владеешь настоящим сокровищем!

Хантер протянул руку, но Челси, прежде чем отдать ему стопку рисунков, на несколько секунд задержала их в своих руках. Она нежно погладила самый верхний листок, затем нижний, прикоснулась к голубой ленточке и лишь после этого протянула всю пачку владельцу.

В эту минуту ей показалось, что она рассталась с чем-то важным и бесконечно нужным ей самой, с тем, чего ей так долго недоставало. И слезы, которые ей до сих пор удавалось сдерживать, полились из ее глаз.

Бережно положив связку рисунков на дно сундука, Хантер остановился у края кушетки.

– Я не думал, что это тебя так расстроит, – мягко сказал он.

– Знаю, – всхлипнула Челси, подходя к стулу, на котором висела ее куртка. – Не беспокойся. Я уже в порядке. – Отыскав в кармане носовой платок, она промокнула им глаза. – Пожалуй, мне пора. – Надев куртку, она вспомнила, что почти не притронулась к соку, которым Хантер угостил ее. Взяв с низкого столика стакан, она понесла его в кухню.

Хантер заступил ей дорогу и вынул стакан из ее ослабевших пальцев. Избегая его взгляда, она повернулась к двери.

– Какого же черта тебе надо? – крикнул он ей вдогонку, когда она уже готова была повернуть дверную ручку.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня. От меня. Что тебе надо?

Помедлив, она ответила:

– Дружеское участие.

– Но почему ты ждешь его от меня?

– Да потому что ты мне нравишься. Разве этого недостаточно? А еще потому, что я такая же одинокая и неприкаянная, как и ты. И я надеялась, что мы сможем понять и поддержать друг друга.

– Ты?! Одинокая и неприкаянная?!

– Я родилась здесь, Хантер. В этом городе. В конце марта тридцать семь лет тому назад. Никакой другой информацией об обстоятельствах моего рождения я не располагаю. Мне не известно, кто мои родители и есть ли у меня братья и сестры. Зато я точно знаю, что кому-то не терпится заставить меня уехать отсюда. – Она прерывисто вздохнула. – И поэтому временами мне бывает очень грустно и одиноко. Как, например, сегодня.

Хантер глядел на нее во все глаза, не зная, верить или не верить ее словам.

Она вытерла глаза и, шмыгнув носом, добавила:

– Во всяком случае, собственные беды научили меня сочувствовать другим людям. И ты ведь тоже всегда готов помочь пострадавшим и обездоленным. Верно, Хантер? Ты мне очень нравишься и, будь ты не таким колючим, я бы обняла тебя и поцеловала. В щеку, по-дружески. Платонически. – Помолчав, она с надеждой спросила: – Может быть, в следующий раз ты мне это позволишь.

Но он по-прежнему молчал, словно навсегда утратив дар речи. Челси махнула ему рукой и грустно улыбнулась.

На следующий день Челси решила во что бы то ни стало разыскать Хантера в карьере, чтобы убедиться, что ее визит не выбил его из колеи. Уж больно странно он вел себя, прощаясь с ней. Но ни на Моховом Гребне, ни в Канкамауге, ни на Хаскинс Пике его не оказалось. Никто из рабочих и бригадиров не видел его со вчерашнего дня. И никому не пришло в голову волноваться по этому поводу, из чего Челси заключила, что Хантеру свойственно периодически исчезать.

Три вечера подряд, проезжая мимо его дома, она не замечала там признаков жизни, но на четвертый день, облегченно вздохнув, свет в окнах и «кавасаки» на подъездной дорожке. Она остановила машину и совсем было уже собралась зайти к нему, но в последний момент решила не нарушать его уединения и, нажав на педаль газа, поехала домой.

ГЛАВА XIX

Случилось так, что открытие сезона норвичских «великосветских» чаепитий было назначено на первую же среду после того, как город узнал о беременности Челси Кейн, которая решила во что бы то ни стало принять участие в этой церемонии. В том памятном разговоре с Хантером она нисколько не преувеличила своей решимости бороться с каждым, кто попытается вмешаться в ее частную жизнь и подвергнуть ее остракизму, как в свое время Кэти Лав.

Она впервые надела специальную одежду для беременных – брюки с широким эластичным поясом и длинный свободный свитер. Глядя на себя в зеркало, она с удовлетворением отметила, что выглядит почти так же, как всегда, если не считать слегка выдававшегося вперед живота.

Однако представительницы городской элиты, собравшиеся в главном зале библиотеки, повели себя при появлении Челси так, как если бы лоб ее был заклеймен печатью позора: они словно по команде прекратили свою оживленную болтовню, забыли об угощении и откровенно уставились на нее во все глаза.

– Привет! – воскликнула она, лучезарно улыбаясь участницам церемонии, которых собралось здесь, по подсчетам Челси, порядка двадцати с небольшим человек.

Она была более или менее знакома со всеми. Тот факт, что ни одна из них не сделала ни одного шага или жеста, не произнесла ни одного слова в знак приветствия вновь прибывшей, нисколько не обескуражил Челси. Улыбка на ее лице не померкла, а напротив, стала еще шире и дружелюбнее.

– Я с самого июня ждала начала ваших чаепитий, мне так любопытно было увидеть воочию, что они собой представляют, – сказала она. – Вижу, что угощения у вас самые что ни на есть изысканные. – Она одобрительно кивнула головой, подходя к серебряному подносу, уставленному чашками с чаем и блюдами с сэндвичами. – Как поживаете, Мейда? – спросила она главную устроительницу церемоний, Мейду Болл, с самым торжественным видом разливавшую чай в чашки, которые подавала ей супруга торговца недвижимостью и мать адвоката Стелла Уипп.

Мейда кивнула и с видом оскорбленного достоинства пробормотала:

– Неплохо.

– Стелла, я слыхала, что ваш внук поехал учиться в Принстон. Я изучала там архитектуру. Уверена, что город ему очень понравится.

– Там учился его отец, – сквозь зубы процедила Стелла.

– Выходит, это семейная традиция? – улыбнулась Челси. – Я желаю ему успехов!

Она прошла немного вдоль длинного стола, уставленного подносами с крекерами и пирожками.

– Какая на вас замечательная блузка, Нэнси! – воскликнула она, подходя к библиотекарше. – Вы купили ее в Бостоне? – Несколько недель тому назад Челси зашла в библиотеку в поисках книг о птицах и птичьих кормах. Тогда Нэнси только и говорила что о своей предстоящей поездке в Бостон на конгресс библиотечных работников.