Страсти Евы

Ночной кошмар преобразовался в реальность, поэтому для приведения себя в нормальное состояние я проделываю старый трюк - до боли вонзаю ногти в ладонь.

Сказать по правде, терпеливо ожидающий продолжения нашего разговора доктор Гробовой не похож на одержимого кровавой жаждой Зверя из сна - ему присуще благородство архангела Гавриила и поразительная внешняя схожесть с анимационным героем Данте из первородной версии любимой компьютерной игры Никиты «Devil May Cry».

– Очень рада нашему знакомству, Гавриил Германович, - отыскивается мой голос где-то в основании гортани.

– Примите мои наилучшие поздравления с совершеннолетием, госпожа Воронцова, - кидает он дежурные любезности.

–  Воистину вы прекрасны и заслуживаете самого лучшего торжества.

Смущенно бормоча слова благодарности, я приветливо улыбаюсь его непроницаемому лицу и с немалым изумлением обнаруживаю на нем доселе упущенный из виду шрам - ровная длинная полоса, вернее всего, нанесенная холодным оружием, проходит симметрично скуловой кости. За новым открытием меня занимает мысль - жив ли тот камикадзе, что в здравом уме полоснул по лицу мужчину с такими габаритами и черт знает какими тараканами в голове?

– Гавриил Германович, ваши корни уходят к славянским народам с чешских земель?
–  что попало говорю я от незнания, как правильно завязывают разговор со взрослым мужчиной, который оказал мне честь быть подле него в силу хорошего тона.

– Можно и так сказать, - равнодушно протягивает Гавриил Германович, поскольку его уже целиком и полностью поглотило живописное творчество Д. Ф. Уотса - мастера мистических сюжетов.

Полиптих из шести полотен художника викторианской эпохи вливается в одну композиционную линию. В сердцевине бок о бок стоят две картины, выполненные в сдержанной темной гамме: «Время, Смерть и Приговор» - прообраз триединства в человеческих обличиях, и «Аллегория Надежды» - отождествление с угнездившейся на земном шаре богиней судьбы, плетущей на веретене людские судьбы с завязанными глазами. Крестом соединены Всадники Апокалипсиса, преследующие меня с прилета в Санкт-Петербург: «Всадник на белом коне», «Всадник на рыжем коне», «Всадник на вороном коне» и «Всадник на бледном коне». Четыре ипостаси заката цивилизации в библейском Судном Дне. Символичный приход на Страшный Суд Вестников: Раздора, Войны, Голода и Мора.

Молчание затягивается, но строгий профиль Гавриила Германовича отбивает у меня желание отвлекать его от любования произведением искусства. Во всем господствующем мужском естестве этого холеного доктора чувствуется подавляющая энергетика. Я не побоялась бы даже сказать, ему подвластно подчинять себе чужую волю и завладевать чужими мыслями, раз мысль расстаться с ним пугает меня аж до ломоты в костях. Сама не зная почему, я ощущаю себя маленькой капризной девочкой, которая хочет с упрямым бешенством вцепиться в него, как в куклу, и никому не отдавать. Честно говоря, ранее настолько диких чувств у меня не возникало.

– Вы увлекаетесь живописью?
–  набираюсь я храбрости.

– Живопись вдохновляет меня, - Гавриил Германович даже не соизволяет оторвать взгляд от полиптиха.
–  Что до вас, моя дорогая?

– Я не большой знаток живописи и дилетант в области искусства, - скромничаю я, опуская глаза к шипящим пузырькам в бокале.
–  Если судить об аллегориях Уотса, то они настолько проникновенные и страстные, что своей динамикой и точной светопередачей увлекают меня в эпицентр происходящего действа. Когда я смотрю на задумку полиптиха, то вижу вечную борьбу между светом и тьмой внутри самого человека. Выбирая тот или иной путь, мы строим свою жизнь.

Драматичный взмах длинных ресниц Гавриила Германовича обращается в мою сторону, его проникновенный взгляд под стать расслоенному настроению полиптиха - в одиночестве вечной мглы проглядывается слабый проблеск света.

– Я полностью разделяю ваше мнение, - охотно соглашается он.
–  На войне же мы будем биться до победного конца, пока в результате не смиримся с неизбежностью.

– Нельзя сдаваться. Нельзя во всем полагаться на волю случая. Право выбора пересечения черты остается за нами. Мы решаем: творить добро или причинять зло.

– «Во всем есть черта, за которую перейти опасно; ибо, раз переступив, воротиться назад невозможно», - смотря мне прямо в глаза, возражает он цитатой из «Преступления и наказания» Достоевского.

– Есть еще «искупление», «всепрощение» и «вознесение», - неустанно доказываю я обратное своими словами, боясь разрушить созданную между нами идиллию, которая так неумолимо ускользает.
–  Для этого на полиптих помещена «Аллегория Надежды».

– У вас тонкий вкус, - поощрительно произносит Гавриил Германович, не выказывая внешних эмоций.
–  Я буду счастлив видеть вас у себя в родовом имении на севере Чехии. Вы сможете насладиться картинной галереей подобной тематики.

– Спасибо за приглашение, - мямлю я, рассеянно уставившись обратно на полиптих, чтобы унять дрожь в руках.
–  Я не представляла, что вы настолько любите живопись. Могу я узнать, вы только коллекционируете картины или пишете сами?

– Пишу… иногда… для себя, - с нежеланием признается он, как будто признание из него вытягивают клещами.
–  Уверяю вас, бездарная мазня, не более.

– Вы чересчур самокритичны.

– Вы даже не представляете, до какой степени, - его губ касается слабая улыбка, взгляд остается серьезен.

«Ах, вы посмеиваетесь надо мной, доктор Гробовой!»

– Представляю. Вы из тех мужчин, которые все берут по максимуму, - в тон ему замечаю я.

В глазах Гавриила Германовича мелькает удивление, которое к моему ответу фактически не имеет отношения.

– Абсолютная правда, я всегда и во всем сверху.

– Ничем не брезгуете? Идете по головам?

На мой бестактный пассаж он и бровью не ведет:

– Меры кнута и пряника.

– Ух ты, какая жестокость, - саркастично качаю я головой, и откуда у меня взялось столько бесстрашия?
–  Лично я за принцип диалога. Кнут и пряник применяют варвары для дрессировки животных.

Стрела попадает точно в цель. За считанные секунды между нами возникает пауза, отдаляющая нас друг от друга на недосягаемое расстояние. Гавриил Германович раздраженно щурится, в его видящих насквозь синих глазах сквозит ледяной блеск, от которого у меня сводит мышцы где-то глубоко в животе.

– Быть может, моя дорогая, когда диалог заходит в тупик, - острым взглядом он обводит мое лицо с тем же успехом, что движется скальпель по горлу, - кнут отлично решает созданную проблему.

Слова походят на предостережение, которое разнится с безобидной полуулыбкой, внезапно возникшей на его устах. С ювелирной точностью вымерена грань черного и белого - игра маньяка с жертвой перед расчленением.

«Никогда бы не легла под нож такого доктора-хирурга!»

– Шестое чувство мне подсказывает, что вы бесчеловечны не только по отношению к себе.

– Не более чем к самому себе, уверяю вас, моя дорогая.

– Скажите, Гавриил Германович, вы приветствуете дрессировку?