Страсти по Феофану

— Хорошо, да? Справился, да? Отметелил, да? — повторял он, как ненормальный.

— А не лезь на рожон, цыплёнок, — наставительно пробасил наставник по-русски.

— Ненавижу тебя, ненавижу, — хныкал парень униженно. — Для чего женишься на Машке? Знаешь ведь, что сохну по ней — день и ночь. Думал, что забудусь с гулящей девкой — нет, не получается. Как трезвею — пуще прежнего начинаю маяться.

— Что ж теперь поделаешь, Сёмушка, голубчик? Мне ведь Маша тоже сильно нравится, сердцем прикипел.

— Быстро же сердце у тебя прикипает и отлепляется! — огрызнулся тот. — Не успел похоронить фряжку, уж не говоря о законной жене-гречанке, так уже за другую взялся, за нашу!

Живописец набычился:

— Не замай, приятель. Память о Летиции для меня священна. И о смерти Анфисы я скорблю очень. Только человек есмь живой. Коль живу пока — должен воздухом дышать, и питаться, и творить, и любить.

— Отчего именно ея? Отчего не другую?

— Оттого, что она сама меня предпочла.

— Потому как не понимает, с кем решила связаться. Ты старик! Сорок два с половиной лета! Ей же только семнадцать! Через десять лет вовсе одряхлеешь, а она только расцветёт. Сможешь ли тогда удержать, чтоб не стать рогатым? Хорошо, допустим, будет тебе верна. Но какие муки претерпеть ей придётся? Сочная, ядрёная — при слабеющем муже? Это значит — любить? Ты ея погубишь!

— Ничего: овдовеет — сыщет нового.

— Как же, «овдовеет»! Ты ещё сто лет, наверное, проживёшь!

— Это Бог решит.

Юноша ушёл разобиженный, да и Грек расстроился тоже, не довольный собой во всех смыслах: не сдержался, мальчика побил, сделал ему больно; а в словах подмастерья много было правды — и насчёт Летиции, и насчёт Марии. Может, всё-таки не жениться? Взять Григория да уехать в Серпухов? Нет, не получается, слишком далеко всё зашло. Свадьба состоится, он уедет с Машей. Ну, а Симеон вскоре успокоится и возьмётся за мастерскую. У него работа наладится — он человек смышлёный. Без заказов сидеть не будет — новые церкви строят в Силах и на Ковалеве, можно развернуться как следует.

Гриша тоже не возражал, что они поедут в Серпухов, только сожалел об Артёмке — не хотел расставаться. Грек сказал: не печалься, вскоре тот отправится на учёбу в Москву, вот вы и увидитесь. А у Маши Дорифор сам спросил:

— Заскучаешь на чужой стороне? Не начнёшь ли пенять, что тебя увёз?

Девушка ответила искренне:

— Не держи меня за детёнка, Гречин. Я иду за тебя не только по любви, но и по расчёту.

— Это по какому же? — удивился он.

— С пониманием того, что женою сделаюсь знаменитого богомаза. Значит, отблеск твоих лучей озарит и меня. Быть подругой светоча — непростая доля, но почётная, славная. Я ея сознательно выбрала. Посему пойду за тобой даже за три моря.

Софиан склонился к её руке и коснулся губами пальцев. А Мария другой ладонью провела по его всё ещё густым волосам и сказала:

— Ты уже здорово седой.

Обратив к ней лицо, Феофан кисло улыбнулся:

— Нешто моего возраста не знаешь?

Новгородка вспыхнула:

— Я не к этому! И давай уговоримся: больше о годах мы ни слова не скажем. Хватит сомневаться. Скоро обвенчаемся, сделаемся близкими, самыми близкими на свете. Для чего отравлять опасками лучшие дни нашей жизни? Раз и навсегда: я тебе не дитя, ты мне не старик, и забудем про разницу.

Богомаз кивнул:

— Кажется, я приобретаю не только прелестницу, но и умницу.

Маша попеняла:

— Вот уж удружил! Я-то думала, что берёшь меня не за красоту, а за ум. — Но, увидев его смущение, сразу же смягчилась: — Ладно, ладно, не извиняйся. Просто пошутила. Ты доверчивый и такой пугливый! Ничего не бойся: я тебя не раз ещё удивлю в будущем.

— По-хорошему удивишь, надеюсь?

— Разумеется, по-хорошему. Удивлять по-плохому — больно-то не надо ума!

Свадьбу сыграли скромную, без большого числа гостей. Шафером невесты был её брат Иван, а у жениха — Ерофей Новгородец. При обмене кольцами вышла неприятность: Машино кольцо укатилось с подносика, Феофан подхватил его на лету и случайно задел горящую свечку, отчего рукав тут же вспыхнул; пламя загасили, но осадок в душе остался. Люди говорили: скверная примета.

При словах батюшки: «А теперь, молодые, поцелуйтесь», — Грек неторопливо обнял новобрачную, притянул к себе и прижался к устам устами — не спеша, но крепко. Губы девушки были влажные, беззащитные и податливые. От всего её существа шёл такой тонкий аромат, женский, возбуждающий, что у живописца заколотилось сердце: «Вот какое счастье привалило на старости лет! Сам того не чаял. Видимо, награда за мои муки». Он ещё не знал, сколько мук и горя ожидало его впереди!..

Стол, накрытый в усадьбе Аграфены Петровны, прямо-таки ломился от яств. Приглашённые скоморохи веселили гостей разудалой музыкой и забористыми частушками. То и дело гости кричали: «Горько! Горько!» Маша ела мало и довольно заметно нервничала. Дорифор спросил:

— Ты чего такая?

Та ответила неопределённо:

— Ничего... не знаю... Не могу привыкнуть к новому моему положению.

— Опасаешься... нашей первой ночи?

Дочь Василия сильно покраснела:

— Нет... возможно... да!

— Ничего не бойся. Я же друг тебе. И не причиню боли.

— Ой, какой хвастун! Говорят, у каждой это бывает по-разному.

— От мужчины зависит главное.

И действительно: был настолько мягок и деликатен, так её заботливо и нежно ласкал, что она забыла тревоги, успокоилась, полностью раскрылась, испытала бурную волну наслаждения и уже ни о чём не думала, только принимала как должное все его деяния. И, раскинув руки, как крылья, вроде провалилась в бездонную пропасть, вдруг разверзшуюся у неё за спиной. Даже вскрикнула: «Ах!» А потом очнулась и лежала расслабленно, отдыхая, нежась.

Приподнявшись на локте, посмотрела на сопящего рядом Софиана, провела ладонью по его мохнатой груди, хохотнула и прижалась горячей липкой щекой к мощному плечу мужа. А потом, дотянувшись, томно поцеловала в губы. Прошептала:

— Благодарю...

Он прижал её к себе и ответил тихо:

— Это я благодарю, что решила соединить со мной жизнь...

Полная луна заглядывала в оконце и хитро улыбалась лукавой рожицей.

Глава третья