Страсти по рыжей фурии

Импозантный, похожий на пингвина Ковалев исчез, в коридоре сидел только Девяткин. Наверное, по чину полагалось оставаться здесь именно ему.

– Как Дмитрий Игоревич? – вскочил он мне навстречу.

– Очень слаб. Вы поезжайте домой, что-то определенное будет известно не скоро. Сейчас ночь, вас жена, наверное, ждет, дети... – ласково сказала я.

– Я им уже позвонил, – заикаясь, произнес Девяткин, умудряясь смотреть на меня с сочувствием и обожанием одновременно. – Я с вами побуду, вам ведь тоже сейчас помощь нужна. Да, Танита?

– Как хотите, – махнула я рукой. – Здесь где-то буфет должен быть, идемте кофе попьем...

Время перед рассветом было самым хорошим с тех пор, как я получила страшное известие. Хорошим в особом смысле, поскольку у меня была надежда и вера в будущее.

Ближе к утру я узнала, что особых изменений в Митином состоянии не произошло, съездила домой, привела себя в порядок, а потом снова вернулась в больницу.

– Ваш муж сумел дать показания, – сообщил следователь, поймав меня в больничном коридоре. – Свидетели его тоже опознали.

– Были свидетели?

– Да, жильцы соседнего дома все видели – тепло, кто-то сидел у подъезда, кто-то на балконе.

– И это... точно он? – с замиранием сердца спросила я.

– Да. – Слова следователя падали точно в каменную пустоту, отзываясь в моем сердце глухой болью. – Сергей Мельников, ваш бывший одноклассник, Танита, постоянный пациент психиатрической клиники.

– Он сумасшедший? – закрыла я лицо ладонями.

– Так нельзя говорить. Его болезнь... – извините, я не доктор, может быть, не совсем точно передаю суть дела, только что консультировался с его лечащим врачом – вызвана внешними обстоятельствами.

– Как это?

– В юности он перенес тяжелое инфекционное заболевание, произошло осложнение на нервную систему. Время от времени он ложится в клинику, проходит курс лечения. До сего времени его считали совершенно адаптированным, никаких признаков агрессии. По сути, он нормален, кроме этих периодов.

– Почему же тогда...

– Трудно сказать. Доктора сами в недоумении, хотя, если честно, мозг – такая малоизученная область... Все, что угодно, может быть. Его никто не мог спровоцировать на убийство?

– Не знаю, – прошептала я побелевшими губами.

Было тепло, но холодный ручеек змейкой скользнул между лопаток. «Только смерть может разлучить нас», – кажется, нечто подобное говорила я Мельникову, когда отказывалась оставить Митю. «Я знала, что я глупая, – мелькнуло у меня в голове. – Но это уже не глупость, это уже зло...» Оставалось признать, что именно я спровоцировала Мельникова. Сделала так, чтобы в его затуманенном болезнью мозгу поселилась единственно возможная мысль – избавиться от соперника, от Мити, навсегда, разлучить нас с помощью смерти.

– Где он сейчас?

– Мельников? Не бойтесь, он уже у нас, за семью замками, вам ничего не угрожает. Кстати, взяли его на той самой липовой аллее.

– И?..

– Сопротивления не оказал. Правда, до сих пор ничего путного сказать не мог, все плакал. Будет психиатрическая экспертиза, и мне кажется, насколько позволяет сказать мой опыт, судить его не будут.

– А что будет?

– Ну, заведение закрытого типа, от нескольких месяцев до нескольких лет. А может быть, на всю жизнь. Наука решит.

– Наука... – с горечью прошептала я.

– Танита, придется в ближайшее время – я понимаю, все зависит от состояния Полякова – съездить на Петровку, дать показания...

– Хорошо.

Я шла по коридору и спиной чувствовала, как этот человек смотрит мне вслед. В его взгляде были осуждение, восхищение, любопытство – нечто подобное я заметила накануне у Девяткина, словно сам факт того, что из-за меня пострадал человек, почему-то придавал мне в глазах окружающих мужчин больше шарма.

Я же себя ненавидела. «Его никто не мог спровоцировать на убийство?» – вопрос следователя вертелся у меня в голове как приговор. По закону я не была виновата, но лучше бы такого закона не было, и пусть бы меня осудили по совести, а не по закону, наказали бы... Это не Мельников замахнулся ножом, это я направила его руку. «Только смерть разлучит нас...» Бедная, слабая голова! Он понял меня буквально. Теперь я не испытывала к своему бывшему однокласснику ничего, кроме досады, ведь настоящей убийцей была я.

Легкомыслие! Легкомыслие и невнимательность! Стоило давным-давно обратить внимание на его вечно кислую физиономию, на жалобы на головную боль и странности в поведении. Ах, Серж, ах, эстетствующий декадент, ах Обри Бёрдслей и утонченное утомление... Теперь понятно, почему его не взяли в дипломаты, – болезнь не позволила.

«В юности перенес тяжелое заболевание, произошло осложнение». В юности... Насколько я помню, в школе он ничем не страдал. Значит, наверное, заболел сразу после ее окончания, и все планы на будущее были перечеркнуты, заграничная карьера невозможна, ему оставалось лишь торговать на рынке. Ужасно... На какое-то мгновение мне даже стало жаль Сержа.

И вдруг я вспомнила о Шурочке.

После школы, параллельно с поступлением в престижное высшее учебное заведение, он собирался жениться на ней – это я помню прекрасно. Неземная любовь, вся школа с напряжением следит за развитием их красивого романа, юные Ромео и Джульетта ждут не дождутся совершеннолетия... Теперь ясно – он заболел, и их свадьба стала невозможной, потому что Шурочка не захотела связываться с человеком, у которого не все в порядке с головой.

Это были мелочи, к делу отношения не имеющие, – Шурочка, несбывшиеся мечты Сержа о карьере и так далее. Но я продолжала думать о них, лишь бы не думать о главном, лишь бы чувство вины не жгло мне душу.

Итак – именно Шурочка не захотела, потому что Серж не раз говорил о каком-то предательстве, туманно намекал, что простил ей, что все в прошлом... Он слег, и она оставила его, поскольку, как и все женщины, была прагматична. Бедная Шурочка! Она ведь тоже переживала, решение наверняка далось ей не просто. И жизнь у нее не сложилась, потому что без любви трудно жить, как и всем прочим женщинам. Кстати, а ведь увлечение ее психологией тоже неспроста! Психология, психиатрия...

Я пыталась найти в прошлом причины того, что настоящее рушилось на моих глазах.