Страсти по рыжей фурии

* * *

Я выхлопотала постоянный пропуск и теперь неотлучно находилась при Мите – большего и не надо на данный момент.

Молодого строгого доктора звали старинным русским именем Савелий, он относился ко мне с отеческой строгостью, хотя вряд ли был старше меня. Впрочем, с родными и близкими больных только так и нужно, иначе – слезы, слезы... Чрезмерная участливость вредна.

– Состояние тяжелое, пока еще рано делать прогнозы, – сообщал он мне новости. – Сейчас был батюшка, ваш муж пожелал собороваться, причаститься святых тайн.

– В больнице есть священник? – спросила я. Раньше я не замечала в Мите особой религиозности, и его желание испугало меня.

– Конечно. Милая, идите перекусите, вас саму впору под капельницу класть.

Но слова о соборовании прочно засели у меня в голове.

– Доктор, – едва выговорила я, – он что, предчувствует смерть?

– Кто знает... Держитесь, – холодно ответил мне тот.

Сама мысль о том, что Митя может умереть, покинуть меня навсегда, казалась мне невозможной и дикой. Это будет чем-то вроде вселенской катастрофы, после которой исчезнет все живое, во что разум отказывался верить. «Лучше бы Мельников вонзил нож в меня, – думала я, сидя на стуле возле Митиной кровати и держа его слабую, холодную руку. – Я женщина, я живучая как кошка, я бы все выдержала. Утром того дня, когда Серж встретил меня в липовой аллее... Если б знать!»

Рука в моих ладонях вдруг дрогнула, Митя приоткрыл темные веки.

– Ты здесь... – тихо, без всякого выражения, произнес он. – Когда же ты спишь?

– Сплю! – убежденно воскликнула я. – Там, в коридоре, есть кушетка.

– Таня, я не понимаю...

Он говорил тяжело, с усилием. Я жадно ловила каждое его слово, напряжением чувств стараясь помочь ему, и не понимала, отчего мое страстное желание помочь никак не может материализоваться – сил у Мити не прибывало.

– Что, Митенька?

– Я не понимаю – за что?

– Он псих, он сумасшедший. Кто знает, что творилось в его больной голове!

– Он сказал... он сказал, что ты его любишь. И еще... будто ты согласилась стать его женой...

– Неправда, – твердо ответила я. – Он желаемое хотел выдать за действительное.

– И будто ты с самой школы, с детства...

– Любила его? – с жаром подхватила я. – Нет, Митя, я его и не вспоминала последние десять лет! Я знаешь что думаю? Наверное, он был совсем одинок, и ему хотелось, чтобы хоть кто-то любил его, вот и придумал меня, мои чувства... Он сумасшедший, Митя!

Я говорила и говорила что-то убедительное, страстное, а он смотрел на меня пристально, тяжело и как-то равнодушно.

– А еще он сказал... – медленно, уловив паузу в моей речи, вставил Митя. – Впрочем... ерунда все.

Я вдруг догадалась, о чем он хотел сказать, и эта догадка только усилила мое смятение и чувство вины. Если бы была возможность прожить жизнь второй раз, я никогда бы не позволила Сержу войти в свой дом, подарить мне белые лилии, которые пахли пороком и смертью, эти чертовы лилии, которые у меня все-таки хватило ума вышвырнуть в окно. И как было хорошо, если бы то же самое можно было сделать и с Сержем!

– Он все придумал. – Я была тверда как камень, собираясь до последнего отрицать все. Правда была Мите не на пользу, ни к чему ему было знать, что человек, вонзивший в него нож, был близок с его возлюбленной. «Я чиста, чиста, – твердила я себе как заклинание. – Недоступна и невинна, подобно тем чертовым цветам!»

– Потом... я уже уходил, не хотел его слушать... он крикнул мне что-то вслед... я повернулся, и тогда... и тогда он ударил... я даже ничего не понял... я думал о тебе, Таня.

Слезы лились и лились у меня из глаз – сплошным потоком, и ничем их нельзя было остановить, словно во мне что-то сломалось, испортилось.

– Утомляете больного! – сердито крикнула мне медсестра, которая в этот момент вошла в палату. – Старайтесь поменьше говорить.

Я послушно кивнула, не издавая ни звука, я знала, что если скажу сейчас хоть слово, то разрыдаюсь в голос и меня выгонят...

Я вдруг представила себе тот теплый вечер третьего сентября, Митю на пороге его конторы. Он торопится прийти домой пораньше – с тех самых пор, когда злоумышленник пробрался в наш дом, он старался нигде не задерживаться, – оранжевые закатные лучи ласкают его лицо, и он пытается понять, о чем говорит ему незнакомый человек напротив. «Она вас не любит, – надменно заявляет Серж. – Она моя, давно моя... Я спал с ней!» Митя ничего не понимает, он ошеломлен этим заявлением, он поворачивается, чтобы уйти, чтобы скорее встретиться со мной, Серж его останавливает, выбрасывает вперед лезвие... Если б Митя не был так ошеломлен в тот момент, так озадачен, шокирован, то его реакция была бы быстрее... Но поздно – нож вонзился в тело.

– Я устал, – тихо произнес Митя. – Я посплю, ладно? А то скоро батюшка придет...

Я кивнула, еще раз поцеловала его руку и выскочила в коридор. В сумочке у меня была пачка сигарет, которые я одолжила у Девяткина.

В курилке витал тяжелый сизый дым, молодой доктор со старинным именем Савелий подпирал стену и задумчиво сосал «Приму». Он усмехнулся при виде меня, бросил окурок в пепельницу.

– Минутку! – взмолилась я. – Вы можете со мной поговорить?

– Что такое, барышня?

– Скажите, а этот священник... он все обряды совершает?

– Наверное. – Савелий пожал плечами. – Но в больнице у священнослужителей определенные хлопоты – именно здесь люди вдруг вспоминают о боге, размышляют о прожитой жизни, хотят покаяться в грехах... Близость смерти заставляет задуматься о вечном.

– Вы правы.

– Вот недавно, этим летом, одному человеку осталось жить пару дней. Так он на больничной койке крестился, исповедовался, венчался, причастился перед смертью... Знаете, Танита, есть вещи, которые никогда сделать не поздно.

– Вы тоже в это верите?

– Я? Не знаю. Я слишком земной человек. – Он улыбнулся саркастически и пошел к дверям. Потом, обернувшись, произнес тоном знатока-диагноста: – А вы красивая.

...Дивное создание с огромными глазами итальянской мадонны, аккуратно стриженной темной головкой, нежнейшей кожей. Нимфетка, мечта всех Набоковых. Как ей шел тот канареечно-желтый свитер, она была похожа в нем на маленькую беззаботную птичку, у которой и дел только – чирикать себе на ветке да мошек ловить. Что сказал бы о тебе лет десять назад этот доктор, и что сказал бы он тогда обо мне...

Шурочка почему-то не шла у меня из головы, хотя сейчас я меньше всего должна была думать о ней. Какая-то неясная тревога продолжала терзать меня, и тревога эта была связана с моей бывшей соседкой по школьной парте. «Серж в то утро сказал, что собирается с ней посоветоваться. Посоветовался ли? Что она ему сказала? Хотя что она могла ему сказать, она тут почти ни при чем...»

* * *

Был уже поздний вечер, за окнами стояла густая свежая ночь, полная терпких осенних запахов. Я вдыхала эти запахи сквозь раскрытую форточку в полутемном коридоре и представляла, как хорошо было бы сейчас гулять по ночной Москве, пить пиво на бульваре, обниматься с любимым под предлогом холодеющего к полуночи воздуха, смеяться громко, нарушая сонный покой переулков, и никуда не торопиться. Я бы гуляла с Митей, прижималась к нему, целовала его где-нибудь в тени, куда не достают лучи оранжевых фонарей, и была бы счастлива, как никогда в жизни.