Стратегия обмана. Политические хроники

— Потому что я часть никарагуанского народа.

— Да с каких это пор?

— С тех самых, как приехала сюда семь лет назад, — горячо говорила она, а в голосе звучали обида и боль, — с тех самых пор как увидела разруху и трущобы, с тех самых пор как начала кормить голодающих и говорить со скорбящими. Тео, все, что они хотят сейчас, так это чтобы Сомоса перестал кидать бомбы на мирные дома. Как заставить безумца опомниться? Как, если он никого не слышит? Только одним путём — дойти до Манагуа и свергнуть тирана.

— Манола, ты никуда не пойдёшь, — твёрдым голосом произнёс отец Матео. — Я свяжусь с нунциатурой в Манагуа, тебя заберут из твоего села, тебе помогут выехать из страны.

— Ноги моей не будет в нунциатуре, — упрямо заявила Манола, — Ваш нунций поёт Сомосе дифирамбы и поднимает за него заздравные тосты, а священников, что ушли к сандинистам поддержать людей словом Божьим и делом, чуть ли не проклинает. Ваш нунций занимается политикой в угоду Штатам, а о народе Никарагуа, о пастве, он и не вспоминает. Нунций даже бомбежки не осудил. А почему Ватикан молчит? Разве папе всё равно, что Сомоса убивает католиков?

— Манола, не нашего с тобой ума дело, что думает папа. Послушай, что думаю я. Я твой брат, Манола, и не смей меня ослушаться. Сейчас мы закончим наш разговор, и ты немедленно соберёшь свои вещи и сядешь на ближайший автобус до Манагуа. Я вышлю тебе деньги. Ты купишь билет на самолет и прилетишь ко мне в Рим. Ты поняла меня, Манола? Ты прилетишь ко мне в Рим.

— Нет, — всё так же твердо заявила она.

— Господи, дай мне сил, — тихо прошептал он и вновь обратился к сестре. — Что ты такое говоришь? Ты разве не хочешь видеть меня?

— Хочу, но это подождёт.

— Хорошо, тогда я сегодня же вернусь в Ватикан, напишу прошение об отставке и сам поеду к тебе.

— Нет, Тео, не надо, — всполошилась Манола. — Из Ватикана можешь уволиться, а ко мне ехать не надо.

— Как так? — опешил отец Матео. — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь?

— Хочу, чтоб ты очнулся, открыл глаза. Здесь в Никарагуа власть истребляет свой народ.

— Вот и я говорю тебе, уезжай. Что я смогу сделать, оставаясь в Риме, если тебя застрелят или бомба обрушит тебе на голову в твоём же доме? Манола, пойми, за полмира от тебя я не смогу тебе помочь.

— Так помоги мне из Рима. Ты же служишь в Ватикане. Почему все ваши иерархи молчат? Почему никто из Ватикана не осудит Сомосу?

— Манола, это сложный вопрос, я не работаю в первой секции общих дел, я не знаю, почем тамошние дипломаты решили не поднимать этот вопрос.

— Всё ты знаешь, Тео, не прибедняйся. Ватикан — это государство и как всякое государство в Западной Европе после войны попало под оккупацию Соединенных Штатов.

— Что ты такое говоришь, Манола? Святой Престол это центр католического мира, а не банальная администрация президента.

— Тогда почему на деле получается наоборот? Почему Ватикан всегда, когда льётся кровь, на стороне Штатов, а не убитых католиков? Почему Ватикан осудил теологию освобождения? Из-за того, что исповедующие её священники поддержали борьбу сандинистов за освобождение никарагуанского народа от тирании проамериканского Сомосы? Ты хоть знаешь, что думают о сановниках епархии простые никарагуанцы? Они ненавидят епископов и кардиналов за то, что те забыли заповедь «не убий» и благословляют Сомосу на истребление никарагуанцев. Все иерархи, что поддерживают линию Ватикана, здесь враги.

— Манола, ты говоришь страшные вещи…

— Я говорю тебе правду, уж послушай свою сестру, кроме меня никто подобного тебе не скажет. Что толку Ватикану дружить с Сомосой, если он по дружбе с американским президентом пустил в страну сотни сектантских проповедников? Тео, ты бы видел, что творится в городах. Все эти пятидесятники, евангелисты, свидетели, мормоны ходят по улицам и отвращают католиков от истинной веры. А из-за предательства Ватикана сектантам не так трудно втереться в доверие к людям и заполнить душевную пустоту своим ядовитым учением. Разве у вас в Римской курии не понимают, что из-за мирской политики церковь теряет самое главное, для чего она создана — свою паству?

Отцу Матео было сложно что-либо возразить, он только вслушивался в голос сестры, тонущий в каких-то посторонних глухих звуках.

— Манола, — уже мягче и сдержаннее произнёс он, — я ещё раз прошу тебя, ради меня, моего спокойствия, уезжай из страны. Не хочешь в Рим, так хотя бы в соседнюю Коста-Рику, или Гондурас. Только уезжай из Никарагуа.

— Не могу, Тео, не могу, — почти слезливо отвечала она. — Здесь люди умирают каждый день, и никто извне не хочет им помочь. Церковь должна разрешить восстание, когда исчерпаны все мирные средства борьбы. Она не должна заставлять людей смириться с неминуемой смертью, если есть шанс дать отпор и выжить.

— Манола, — отчаянно вздохнул отец Матео, — ты заставляешь моё сердце обливаться кровью каждый день. Зачем ты так поступаешь со мной?

— Тео, милый, — кротко произнесла она, — Ты переживёшь эти дни, по другому быть не может, и я переживу бомбежки, а простые люди вокруг меня нет. Так что не волнуйся за меня, братец, нет в этом мире ничего, что сломило бы меня.

И вновь этот странный глухой раскатистый звук в трубке.

— Манола, — обеспокоенно произнёс он, — что у тебя там происходит? Откуда это эхо?

— Ничего страшного Тео, это просто гроза, — ответила она дрожащим голосом.

Отец Матео не поверил.

— Какая гроза весной? Манола, не обманывай. На улице стреляют? Ответь мне. Если стреляют, сейчас же вешай трубку и беги в укрытие. Тебе есть, где спрятаться?

— Не волнуйся, Тео, — спокойно отвечала ему Манола, — ничего страшного. Я не боюсь.

— Манола, — просил он, — пожалуйста, возвращайся ко мне, я очень хочу увидеть тебя.

— Конечно, вернусь, Тео, но позже.

— Когда?

— Когда всё успокоится и уляжется. Когда на города не будут падать бомбы и дети перестанут умирать от пуль и голода. Самое дорогое, что может быть у любого смертного человека, это дети. Ваши ватиканские иерархи оставили их. А я не брошу. И не проси.

Отец Матео собирался снова возразить ей, но не успел. В трубке раздался резкий хлопок, и после пронзительного женского вскрика наступила тишина. Долго отец Матео кричал в трубку и звал сестру, прежде чем раздались короткие гудки.