Стратегия обмана. Политические хроники
Шрифт:
— Я думаю, будет легче спросить её саму.
Александру Гольдхаген не выпускали из медлаборатории уже три недели в виду необходимости реабилитационных мероприятий. Как только к ней вернулся благоприятный для посторонних глаз облик, её отвели в допросную оперативного отдела, что расположился по соседству.
Полковник вошёл в комнату и сел за стол напротив блондинки, молча накручивающей на палец и без того пружинообразную прядь. Слишком обыденный даже кокетливый жест для женщины. Но вот её хмурое лицо и недобрый взгляд придавали Гольдхаген не самое дружелюбное выражение.
— О,
— Они волнуют меня меньше всего.
— Да ну? А где я тогда нахожусь? Что это за, мать его, бункер без окон? Альварская тюрьма? А что это за доктор Менгеле? Почему он постоянно что-то вливает мне в вены, а потом выкачивает из меня кровь?
— Берёт на анализ, — настойчиво поправил её полковник. — И не надо обижать доктора Вильерса грубыми словами. Он хороший специалист и куда добрее своих предшественников.
— Ну, спасибо, что кожу не сдирает заживо, — буркнула она.
— Может, о другом поговорим? — предложил полковник. — Всё-таки давно не виделись, почти десять лет. Как твои дела, как жизнь? Много ли изменилось?
— А сам как думаешь?
— Нечего огрызаться. Я же не знаю, что считать исходной точкой. В полиции говорят, что ты с группой единомышленников задумала и осуществила подрыв отеля в Брайтоне.
— Наглая ложь.
— Хорошо, допустим. Но в ВИРА ты состоишь?
— Да, — вот так просто и без запинки произнесла она. — я Алистрина Конолл, боец повстанческой армии за свободу Ольстера от британской оккупации.
Полковник только тяжело вздохнул, предвкушая, что на это признание потом скажет Ричард Темпл, когда прослушает запись этого допроса.
— Нет больше никакой Алистрины Конолл, — произнёс полковник, — она умерла в тюрьме от истощения, напоследок спятила от голода и напала на охранницу, после чего печень не выдержала чужой крови и отказала.
— Что за ахинея? — скривилась Гольдхаген.
— Не ахинея, а заключение о смерти. Или ты хочешь вернуться обратно в тюрьму Глазго, досиживать срок?
— У меня нет никакого срока. Суда не было, доказательств нет. Меня оболгали.
— Кто?
— Следствие.
— Если твоё место жительство по всем документам в Белфасте, то, что ты делала в Глазго?
— Приехала погулять в парке.
Чувствуя, что беседа не заладилась, полковник решил сменить тактику.
— А я ведь знал твоего отца. — Заметив, как изменился прищур её глаз, полковник понял, что на правильном пути. — И знал твою двоюродную тетю Иду Бильрот. И твоего прадеда профессора Книпхофа тоже.
— Откуда ты мог их знать? — с недоверием спросила она.
— В 1895 году они приезжали в Лондон по приглашению моего работодателя. Я имел честь пообщаться с каждым из них. Между прочим, ты очень похожа на свою тетю Иду, вернее была похожа, когда была юной девушкой. — Видя как меняется её выражение лица со снисходительного на настороженное, полковник решил её дожать. — И сестра твоя тоже была похожа и на неё, и на тебя. Кстати, где она теперь?
— Как вы все задолбали, — вздохнула Гольдхаген, — нет у меня никакой сестры.
— Кто-то
еще спрашивал тебя о ней?— Да, моя персональная жертва Ицхак Сарваш. Понятия не имею, он-то откуда это взял.
— От меня.
И полковник показал Гольдхаген старые фотографии, которые купил в Мюнхене у принципиальной хранительницы университетского архива. Гольдхаген долго разглядывала те три карточки, прежде чем уже дрогнувшим голосом спросить?
— Откуда они у тебя? Они были в нашем семейном альбоме, в Мюнхене.
— Мне сказали, альбом реквизировал университет, когда ты или твоя сестра съехала с квартиры, и она пустовала.
— Всё растащили, уроды, — не без раздражения выдала она и тут же прибавила. — хотя, правильно сделали. Иначе бы всё сгорело после бомбежки. От дома-то ничего не осталось.
— Куда ты уехала во время войны?
— На Восточный фронт.
Полковника немало удивил такой ответ, ибо он прекрасно знал, что нацисты женщин в армию не призывали.
— И что ты там делала? — осторожно спросил он.
— Погибла под Сталинградом, — без всяких эмоций ответила Гольдхаген, всё ещё изучая одну из фотографий. — Ну, наверно в официальных документах должно быть написано так: «Александра Гольдхаген из службы связи испытательного батальона погибла вместе со всем батальоном в Сталинградском котле, когда Красная армия пошла в наступление».
— И что было потом?
— Что потом?
— Когда ты погибла, куда ты пошла?
Гольдхаген недобро ухмыльнулась.
— Под землю к этим белобрысым тварям. Знала бы, что им хоть корову загрызть, хоть человека заживо выпить — одно и то же, ни за что в жизни бы не связалась. Кто они такие, ты можешь мне объяснить?
— Гипогеянцы, такие же альвары, как и мы с тобой, но живущие под землей многие века, потому что отвыкли от солнечного света. А ты знаешь имена тех, кто был под землей с тобой?
— Ну, разумеется. Нас было десять — пять мужчин и пять женщин — Саватий, Танасис, Игдамнай, Сычай, Ромоло, Калиопи, Лусинэ, Чернава, Амертат.
— Амертат? — уточнил полковник.
— Долбаная ведьма, сатанистка, — словно выплюнула Гольдхаген. — Ты что, тоже её знаешь?
— Немногим альварам выпадает столь тяжёлое испытание, как близкое общение с ней. И сколько времени ты была с той компанией?
— Год, наверное, потом сбежала наверх.
— Каким образом? Самостоятельно выбраться из Гипогеи, особенно если находишься там только год, невозможно.
— А я молила Бога о спасении, и он помог, — потерев шею, сказала она и тут же прибавила. — В тюрьме у меня забрали все личные вещи.
— Они у нас.
— Так верните крест, мне без него неуютно в вашем непонятном заведении. Сколько вы меня будете здесь держать? И дайте уже сигареты, я три месяца без них.
— Ничего, отвыкнешь.
Видимо отказ дать курево подействовал на женщину не самым лучшим образом, и она пошла в наступление:
— В чем вы хотите меня обвинить, опять в Брайтоне? Да не взорвала я эту суку Тэтчер, а если бы и замыслила подобное, то довела бы дело до конца, уж поверь. Я знаю своё дело, и промахи допускала редко. Например, когда ты слонялся в метро и помешал мне.