Стража последнего рубежа

Убель больше не появлялся, звонил редко, но всегда неожиданно. Один такой звонок сильно встревожил Леонида Димитриевича. Немец связался с ним во время заседания Совета Федерации и потребовал немедленно, сию же секунду вывезти всю партию навигаторов, к тому моменту уже хранящихся в арендованном «Шварцен Форричтанг» у «Кошкиного дома» складе, в коттеджный поселок неподалеку от Зареченска.

— Для вас это вопрос жизни и смерти! Работайте, а я прикрою. — Голос Убеля бился в телефонной трубке, как жужелица в спичечном коробке.

Пришлось Канаеву под взглядами сенаторов покинуть заседание и прямо из коридора отдавать необходимые распоряжения. К вечеру он узнал, с чем была связана такая спешность. Узнал — и впервые ощутил под сердцем знобкий холодок. А когда пришло известие, что накануне при неясных обстоятельствах убили Зимина, человека, который мог пролить свет на сделку с навигаторами, Канаев понял — все, обратной дороги нет. Теперь чем скорее они с Убелем доберутся до Рога Одина, чем скорее он пройдет инициацию, чем скорее обретет магическую силу — тем надежнее сумеет укрыться от возможных и уже отнюдь не мифических преследователей.

Просчитывая различные варианты, Леонид Дмитриевич озаботился пропавшим у Зимина навигатором — это была улика, кончик нити, дернув за который при должной сноровке можно было раскрутить весь клубок. Он так и сказал об этом Убелю во время очередного созвона.

— Не волнуйтесь, — засмеялся немец. — Прибор и его начинка уже вернулись.

— Но как?

— Это была изящная комбинация. — В голосе Убеля прозвучала гордость.

В канун Нового года Леонид Дмитриевич уехал в поселок «Кошкин дом». Праздники, поздравления, отдых в компании «приятных людей» — все это отныне откладывалось на неопределенный срок, а может быть, и навсегда. Коттеджный поселок из восемнадцати домов пустовал, и Канаев, прогуливаясь по расчищенным от снега дорожкам слушал вороний грай над лесом, то и дело поглядывая в сторону архивного комплекса. Зов Рога Одина он теперь ощущал постоянно и мучился этим ощущением — как алкоголик мучается от неизбежности выпивки, как наркоман страдает от своей зависимости, как отвергнутый влюбленный изнывает, не имея возможности изменить ситуацию.

Канаев тоже ничего не мог ни ускорить, ни поменять в планах немца. В спешке вывезенные со склада навигаторы хранились в подвальчике под одним из коттеджей, черноликий старик, джинн из страшной сказки, неотлучно находился при них, готовый начать действовать, но приказа от Убеля все не было.

Третьего января, злой и раздраженный, Канаев уехал обратно в Москву, где заперся в своем кабинете, распорядившись никого с ним не соединять. Встревоженной поведением мужа супруге он нахамил, референта попросту послал по известному адресу. Однако, вопреки опасениям домашних, Леонид Дмитриевич не запил. Он листал альбомы с фотографиями, смотрел видеозаписи, перечитывал письма от матери — и ждал. Страха не было. Себе самому Канаев казался старым, матерым тигром, залегшим в засаду. Добыча бродила где-то рядом, а значит, в свой черед он дождется вожделенного мига, когда она подойдет достаточно близко, чтобы оказаться в его когтях…

Шли третьи сутки, как Тамара жила в штабе поисково-следственной группы. Впрочем, «жила» — не совсем верное слово. Она — работала, координируя деятельность трех с лишним десятков человек в окрестностях Зареченска, делая лишь короткие перерывы на еду и сон. Время от времени «с полей» приезжали грязные, уставшие оперативники, и она поила их кофе, фиксировала данные, принимала файлы записей, меняла аккумуляторы и батареи в приборах. Потом люди уходили, и снова начиналась бесконечная вахта у мониторов и коммуникаторов.

Каждые полчаса с поста наблюдения, расположенного неподалеку от архивного комплекса, в автомастерской на Калужском шоссе, Логунов докладывал обстановку. Все было спокойно, биоэнергетическая активность не превышала фоновые значения.

С Тамарой в штабе работал один из технарей, Николай Довбунь, медлительный мужчина средних лет. У него было плохое зрение, но он стеснялся носить очки и мучился с контактными линзами, вызывающими сильную аллергию. Из-за вечно красных глаз Довбуня в группе прозвали «кролем», однако специалистом он был хорошим, и Тамара относилась к нему с уважением и сдержанной жалостью.

Штаб размещался в огромной квартире, бывшей коммуналке, на втором этаже старого купеческого дома. Помимо большого трехоконного зала, где стояла аппаратура и дежурили координаторы, здесь имелось еще пять комнат и просторная кухня, все еще хранящая запахи давным-давно съеденных хозяйских борщей и холодцов. Большинство помещений занимало оборудование, две комнаты были отведены под общежитие для отдыхающих смен оперативников, Тамаре же достался крохотный закуток, видимо, переделанная кладовка, после ремонта превратившаяся в отдельную комнатку. Здесь помещались узкая кровать, тумбочка и вешалка.

Зареченск оказался удивительно уютным и тихим городком, с неизменной центральной улицей Ленина, обрубками тополей в скверике у здания бывшего горсовета и многоэтажками на окраине. Весь центр города был застроен одно— и двухэтажными домиками-особнячками середины девятнадцатого века, с подворотнями, флигелями, мезонинами, мансардами и потемневшей от времени лепниной на фасадах. Вдоль нешироких улиц тянулись каменные заборы, над которыми торчали голые ветви яблонь.

Заглянув в Интернет, Тамара узнала, что Зареченск из-за такой патриархальной «натуры» слыл настоящей Меккой у киношников и здесь постоянно работала хотя бы одна киногруппа.

История города во многом повторяла судьбу других подмосковных поселений. Впервые люди обосновались в здешних местах сразу после того, как чуть-чуть просохло Великое болото, возникшее на месте растаявшего валдайского ледника. [15] Это были охотники на мамонтов, овцебыков и северных оленей. Они обогатили местный краеведческий музей большой коллекцией кремневых наконечников для копий и стрел, костяных игл, рыболовных крючков и бивней вымерших волосатых слонов.

15

Валдайское оледенение — покровное позднеплейстоценовое оледенение Восточно-Европейской равнины, закончилось 11 тысяч лет назад.

В древнерусских летописях Зареченск впервые упоминался на сто с лишним лет ранее Москвы и почти четыре века был столицей собственного удельного княжества. Находясь на высоком яру в месте впадения Камаринки в Пахру, Зареченский кремль вплоть до конца восемнадцатого века стоял на страже юго-западных подступов к столице, а раскинувшийся на склонах холма город был крупным центром торговли и ремесел.

Спасский монастырь, выстроенный при Иване Грозном, также первоначально создавался как мощная крепость с семью круглыми башнями и высокими каменными стенами. На строительство монастыря жертвовали деньги сам грозный царь и большинство его соратников, включая такие одиозные фигуры, как Малюта Скуратов и Федор Басманов. По непроверенным сведениям, вычитанным Тамарой все в том же Интернете, при монастыре одно время жили несколько десятков привезенных по приказу занедужившего царя кольских шаманов и ворожей.

Камлания нойдов не помогли Ивану Васильевичу — царь умер, разразилась Великая смута, и вокруг Зареченска закрутилась кровавая метель. Кто только не пробовал на крепость белокаменные стены кремля и монастыря! Поляки воеводы пана Лисовского, крымчаки хана Казы-Гирея, запорожские казаки гетмана Сагайдачного, мало отличавшиеся от них разбойники из лесной армии атамана Исаии Афанасьевича Суходолова… Удивительно, но Зареченск сумел выстоять в этой бойне во многом благодаря умелому руководству, которое осуществлял странный дуумвират — князь Текин-Бельский и настоятель Спасского монастыря отец Галактион.