Стрекоза второго шанса

– Надо еще подождать! – озабоченно говорила она Меркурию.

– Ждать полезно. Всегда, – соглашался тот и подбирал Фреде жеребцов поноровистее.

У Меркурия была теория, что на спокойных пегах летать не научишься, а научишься только расслабляться. Фреда летала на жеребцах, которые и в грош ее не ставили, а по ночам злилась, шипела, как кошка, и кусала подушку.

При всем том нагрузки ей нравились. Нравилось ощущать, что она нужна и на нее возлагают надежды. Фреда могла кричать, психовать, кипеть, но при этом втайне осознавала, что для нее это своего рода творческий антураж – искры от горящего внутри пламени неисчерпаемой активности. В ШНыре Фреде было лучше, чем дома.

Дома у них жилось мрачновато. Ее семья была семьей крупных трагедий. Если папа забывал купить майонез, мама не разговаривала с ним две недели. Но за эти две недели вселенную обычно успевала потрясти еще одна трагедия: например, забрасывая вещи в стиральную машинку, папа вместе с белыми вещами загружал и синие. В результате мама всегда пребывала в белом бешенстве. От черного бешенства белое отличается тем, что в черном бешенстве люди орут, а в белом ходят стеклянные, на вопросы отвечают вежливо, но с ними рядом почему-то жутко находиться.

Фреда жалела папу, но ловила себя на том, что нередко применяет мамины штучки. Впрочем, и у Яры, по слухам, была похожая семья, но она же не покатилась.

* * *

Жизнь в ШНыре шла своим обычным ходом: нырки, патрулирование города, учеба, проверка зарядных закладок, однако существовало нечто, что отравляло общее настроение. Всех беспокоил уход Родиона, уход во многом загадочный, потому что многим Родион казался одним из надежных, почти символом ШНыра.

– Одно дело, когда из воинской части крадут пододеяльник, а совсем другое, когда флаг! – рассуждал Афанасий.

В ШНыр Родион так и не вернулся. С того злополучного дня Родиона видел только его друг Макс, которому он позвонил, чтобы тот принес вещи. Макс говорил, что Родион встретился с ним у станции метро «Щелковская», взял сумку и хотел уйти, но потом вернулся и показал Максу, где он сейчас живет.

Квартира находилась на одной из Парковых улиц – однокомнатная, на вид очень старушечья, с аккуратной узкой кроваткой, пустой птичьей клеткой на столе и телевизором, прикрытым кружевной салфеткой. На застекленном балконе в банках с вареньем жила причудливой жизнью многоцветная плесень. Из разговора стало ясно, что когда-то в этой квартирке обитала бабушка Родиона, но четыре года назад она умерла. С тех пор Родион бывал здесь дважды или трижды. А теперь вот, получается, пригодилась…

На полу в прихожей валялась дорогая перламутровая накладка с ручки шнеппера. Макс наклонился и поднял ее. Такие накладки, как он знал, использовали ведьмари.

– Да заходил тут один! И как они вынюхали, что я ушел? – буркнул Родион.

Вчера вечером в дверь деликатно позвонили. На пороге обнаружился ласковый, необидчивый, гибкий и умный молодой человек, занимавшийся вербовкой в форт Тилля. Родион его помнил. Это был некий шныр Павлик, исчезнувший несколько лет назад после того, как Кавалерия не допустила его к ныркам. Павлик долго вытирал ноги, долго извинялся за беспокойство, долго снимал с рукава у Родиона соринку, путанно рассуждая о сложностях выбора жизненного пути, после чего дошел, наконец, до сути визита и очень быстро скатился по лестнице со сломанной переносицей.

– А он не в-вернется? – озабоченно спросил Макс, после того как Родион вкратце пересказал ему последовательность событий.

– Этот не вернется, – кратко ответил Родион.

Макс некоторое время соображал, потом кивнул, соглашаясь. Этот не вернется. У берсерков, как у волков, разделение труда. Одни выманивают собаку из деревни, другие ее разрывают.

– Ты это… т-того… осторожнее. А то мало ли! – сказал он.

– Само собой, – равнодушно ответил Родион.

В сумку, которую привез ему Макс, он даже не заглянул, лишь равнодушно запнул ее под кровать. Общение не клеилось. Все чаще возникали томительные паузы. Дружба проваливалась в них, как в дыру между ступеньками.

– Я эт-то… в ШНыр сейчас вы… возвращаюсь, – сказал Макс.

– Ну возвращайся!

Макс замялся. Один вопрос остался невыясненным.

– А если ны-наши с-спросят? Гы…говорить про тебя, как ты и ч-что?

– Ну говори! – пожал плечами Родион.

Уходя, Макс задержал взгляд на двери. По обивке ползла золотая пчела. Некоторое время он соображал, чья она: его или Родиона. Нет, все-таки Родиона. Его пчела сейчас в улье.

Вернувшись в ШНыр, Макс долго прогуливался по коридору рядом с кабинетом Кавалерии и набирался мужества, как собаки набираются блох. Увидев, что Рузя ест яблоко, он подошел к нему и, решительно заикнувшись, сказал: «Ды… дай откусить!» Рузя дал. Макс открыл рот, и яблоко исчезло вместе с палочкой.

Где-то внутри у Макса яблоко обратилось в требуемое мужество. Тряхнув головой, он постучал в кабинет Кавалерии. Кавалерия терпеливо выслушала рассказ Макса, процедив его через заикание.

– Что ж, будем надеяться на лучшее! Он не возвратил нерпь и куртку. И не взял закладку. Его пчела жива. Обратная дорога в ШНыр ему не закрыта, – сказала она.

– Он вы…вернется? – с надеждой спросил Макс.

Кавалерия некоторое время размышляла, потом произнесла свое обычное:

– За пророчествами – к Дионисию Белдо! – И отправила Макса заниматься с новичками.

– Как у них со стрельбой?

– Успехи х-хорошие. Парни все неплохо стреляют, кроме Кы…кирилла. У девчонок – ос…ос…ос…

Кавалерия скользнула взглядом по кабинету, точно желала увидеть этих многочисленных ос.

– Особенно, – помогла она.

Макс благодарно кивнул.

– Особенно у Лы…Лены и Алисы. Если зы…забор никуда не бежит – они в него пы…попадут! – кисло закончил он.

– А Фреда?

– Сы…стреляет без промаха. Отшибает у бы…бутылки горлышко. Н-но целится д-долго.

Кавалерия улыбнулась.

– Я так почему-то и думала, – сказала она.

Глава 13 Леска, щипцы и три полотенца

Странная штука дроби. Есть для меня в них что-то загадочное. Трудно поверить, что три первых – это много, а какая-нибудь сказочно красивая дробь вроде миллиона миллиардных – почти пустышка. Тревожит это меня. Как бы не оказаться этой самой миллион миллиардной.

Йозеф Эметс

Ночь была обычна, как сама заурядность. Артурыч с утра укатил в Курск за ватой и ватными палочками, из Курска – в Орел за кремами и шампунями, и из Орла – в Тулу и Белгород за жидким мылом и стиральным порошком. Отсутствовать он мог и три дня, и неделю – как сложится с закупками. Мамася сидела на кухне и с чувством сморкалась в полотенце. Она была простужена, но лечилась только чаем с лимоном и чесноком и все ждала, когда микробы, ошалев от чеснока, утонут в чае. Микробы-то тонули, но некоторые выплывали, и их чеснокоустойчивое потомство глумилось и хихикало в Мамасином носу.