Стрела Габинчи

– Разбаловал я тебе, только харч переводишь. Ладно, сейчас тебе из рестаранта что-нибудь вынесут.

– Спасибо, ваш благородие!

Они вошли в гостевую залу, и кавалер, указав на слугу, сказал приказчику, чтобы того пропустили наверх – в апартамент.

– Сейчас ему вынесут поесть, и пусть идет.

– Как скажете, ваше благородие, – ответил приказчик, кланяясь.

Когда Галлен вошел в рестарант, там уже не было никого из посетителей, только приказчик.

– Я отнес ваш суп на печь, чтобы не остыл, – сказал он.

– Замечательно. И вот что, вынеси моему слуге большую чашку какой-нибудь плебейской похлебки – пожирней да погуще.

– Непременно вынесу, ваше благородие.

61

С собой в дорогу Клаусу с Ригардом дали половину свиного окорока, хорошо соленного и валянного в петрушке, однако имевшего крепкий запах подпорченного мяса. Этим и объяснялась щедрость хозяина – самому этот окорок ему было не одолеть, однако приятели этим подарком остались довольны.

Они встали до рассвета, хорошо выспавшись на свежей соломе, съели кукурузный хлеб с кислым молоком, да еще получили окорок. И все за небольшую горку перетасканной земли!

Попрощавшись с хозяином, приятели вышли на дорогу, по которой еще струился синий предутренний туман. Поеживаясь от прохладного воздуха, они двинулись в сторону города, позевывая и глядя по сторонам, на покрытые туманной завесой придорожные домики.

Вот на забор вспорхнули воробьи, до восхода на удивление молчаливые. На крыше к теплой трубе прилегла кошка, тоже зевая и потягиваясь.

Почуяв чужих, во дворах залаяли собаки, но как-то неохотно, больше из чувства долга.

За некрашеными высокими воротами закукарекал молодой петух, но старшие коллеги его еще не поддержали, выжидая первого луча солнца, зато заметил хозяин и поругал:

– Чего орешь раньше положенного?

Грохнули воротные засовы, и на дорогу стала выезжать телега, запряженная невысокой гнедой лошадкой.

– Тпру! Стой на месте! – потребовал хозяин, тот самый, который отчитывал петуха.

Лошадь встала на обочине, а седой, сутуловатый старик закрыл ворота и, выйдя через калитку, стал устраивать себе место на козлах. Заметив путников, он какое-то время всматривался в их лица, словно пытаясь угадать знакомых, а потом спросил:

– В город, ребятки?

– В город, – ответил Клаус.

– Садитесь, подвезу, а то одному ехать скучно.

– Вот спасибо! – обрадовался Ригард, который не любил ходить пешком. – А то до города ноги сотрешь!

– Только осторожно там, тряпки на ящиках не поднимайте, а то гуси пощипают.

– У вас тут гуси?

– Они самые, – подтвердил старик и, дернув вожжи, стал выводить телегу на дорогу.

– А чего они какие-то молчаливые?

– Как рассветет – загогочут и зашипят. Те еще аспиды.

– Безобразничают? – спросил Ригард, с опаской поглядывая на стоящий рядом ящик.

– А то! Бабку мою совсем загоняли. Вот, везу теперь продавать. Лучше кур разводить, с ними мороки меньше, хотя перо, конечно, совсем не то. Да и в супе гусятина поосновательнее будет.

– Да, гусятина – это просто объедение, – произнес Ригард и вздохнул, вспомнив свою сытную жизнь в Денвере и ежедневные поздние обеды из трех, а то и четырех блюд, не считая пряников и кусков торта со стола самого бургомистра.

А теперь он прижимал к себе сумку из мешковины с вонючим окороком.

От новой самостоятельной жизни Ригард заметно постройнел, а ведь дома его за округлость фигуры даже поддразнивали.

– Глядя по одежке, вы не нашенские, правильно? – спросил старик.

– Не вашенские, – подтвердил Клаус, расстегивая куртку. После ночевки в сарае ему под рубаху набилась солома.

– А чего в деревне делали?

– На ночлег приходили.

– Из города? – удивился старик, поворачиваясь к Клаусу.

– Из города.

– А чего так далеко?

– Ближе – дорого. Везде деньги требуют, а тут мы дотемна землю потаскали и на ужин заработали.

– Это да, – закивал старик. – В деревне дешевле, а в городе – гляди в оба. Бывает, прямо на воротах мзду требуют. Я вон в мешке фунт меда везу на случай, если этот рыжий снова стоять будет.

– Рыжий?

– Ну да. Самый вредный у них. Все ему подай, все подари, думает, если из деревни, то у нас тут мед по реке течет.

В ящике гагакнул гусь.

– Ну вот, начинается, – заметил старик. – Просыпаются помаленьку, птицы перелетные. А чем это так пахнет?

– Плохо пахнет? – спросил Ригард, понимая, что старик учуял «аромат» подпорченного окорока.

– Нет, хорошо пахнет. Степняцким кунждуком, я его в молодости много поел, пока в пастухах работал.

Стало светать, с первыми лучами солнца лошадь пошла быстрее, а гуси завозились в ящиках и стали на пробу подавать голоса.

– А чего в городе будете делать? – спросил старик.

– Работу поищем, чтобы настоящую, а не на пару дней, – сказал Клаус, надеясь, что старик подскажет им подходящее место.

– На реке работы много, там срубы рубят, а потом разбирают и по реке скатывают. Пока здоровье было, я там от зимы до зимы батрачил.

Клаус с Ригардом переглянулись. Река – это звучало заманчиво. Втайне они надеялись, что когда-нибудь им удастся попасть на торговую галеру, чтобы повидать мир по-настоящему, а не так – пешком, от города до города.

62

Пред рассветом в дверь стукнули. Галлен спал чутко и сразу открыл глаза. Стук повторился, а потом послышался голос приказчика, которому он с вечера приказал разбудить его:

– Ваше благородие, пора подниматься… Ваше благородие…

Галлен опустил ноги на остывший пол, вышел к двери и, открыв ее, кивнул, давая понять, что приказчик может идти.

Затем прикрыл дверь и посмотрел на храпевшего в углу прихожей Бурта. Тот всегда спал крепко, Галлену приходилось прилагать немало усилий, чтобы разбудить слугу.