Стрела гламура. Кляча в белых тапочках

– Пое-едем, красо-отка, ката-а-а-а-а… Ца!

В ответ на это залихватское «Ца!» Колян с интонациями старого одессита каверзно восклицал:

– Ламца-дрица-ум-ца-ца! – и задорно хлопал себя по коленкам.

Проспиртованный, как пьяная вишня, Антон Семендяев почему-то возжелал исполнить танец маленьких лебедей, для чего косноязычно, в основном жестами, вербовал желающих в балетную труппу. Идея хореографических упражнений на свежем воздухе увлекла только жизнерадостную Зинулю, она с готовностью приобняла маленького лебедя Семендяева за талию и правой ногой замахнулась на канкан, после чего обе пьяные птицы рухнули спиной в снег, снискав этим пассажем бурные аплодисменты присутствовавших балетоманов.

Фейерверк впечатлил даже Катерину, которая весь вечер упорно не желала соответствовать классическому образу счастливой невесты, так и ходила с отрешенным видом, прислушиваясь к голосам космоса и выжидая случай смыться от нашей шумной толпы куда-нибудь в астрал. Она сделала только одну уступку традиции: оделась в белое. Только валенки на ней были серые, а все остальное – куртка, штаны, шапка, шарф и даже перчатки – соответствовало цвету наряда невесты. В белом кислая Катерина походила на Снегурочку в стадии глубокого анабиоза. Однако, когда в бархатное звездное небо с воем и свистом полетели шутихи, даже Катька перестала тренировать кожное зрение и вперилась в расцвеченный яркими красками небосвод.

Что тут началось! Восторженно визжал Масяня. Зинуля, молотя ногами по снегу, руками крутила фиги и кричала что-то нелестное в адрес молокозаводчика Пархоменко, предлагая ему выкусить и утереться. Семендяев из своего сугроба громко вскрикивал:

– Е-мое! Е-мое! Е-мое! – И было непонятно – то ли он так однообразно восторгается, то ли приветствует фейерверк громкой икотой.

– Вау! – орал Колян, от полноты чувств часто встряхивая меня за плечи. – Кыся, смотри, какая красота!

Я смотрела, остальные тоже, и все глядели не друг на друга, а только вверх. Как выяснилось несколько позже – напрасно.

Огненная потеха закончилась минут через двадцать. Наполовину оглохшие, с плавающими в глазах радужными бликами и примерзшими улыбками, зрители шоу начали приходить в себя и обмениваться впечатлениями. Кто-то уже потянулся в тепло, в большой дом, где сразу же призывно зазвенели бокалы. Ребром встал вопрос: «За что пьем?», и все стали оглядываться в поисках главного специалиста по тостам – Андрея Петровича Курихина.

Тут-то и выяснилось, что хозяина дачи с нами нет. Его пошли искать и нашли по дворе, в затоптанном валенками снегу. Андрей Петрович лежал на спине, раскинув руки, словно желая обнять огромное многозвездное небо.

– Андрюша, фейерверк закончился, вставай! – смешливо крикнула с крыльца Зинуля.

– Да он небось уснул! – предположил Тараскин.

Однако Курихин не спал и не любовался ночным небосводом. Глаза его, правда, были открыты, губы улыбались, но лицо уже утратило интенсивный розовый цвет, а между бровями краснело небольшое аккуратное пятно.

– Е-мое! – в тишине, последовавшей за этим открытием, недовольно гаркнул Семендяев.

Зинуля жалобно взвизгнула, а потом в первый раз за день замолчала, потому что хлопнулась в обморок. Катерина побледнела, села на пол и закрыла глаза, но сознание не потеряла, губы ее шевелились. Не знаю, что она шептала, может, молилась, может, проклинала убийцу. Тараскин с перекошенным лицом и белыми глазами персонажа с картины Модильяни с присвистом повторял:

– Кто с-стрелял? Кто с-стрелял?

При этом он шарил по лицам окружающих пугающим пустым взглядом, словно всерьез надеялся, что кто-то выступит вперед, ударит себя кулаком в грудь и публично покается в убийстве.

С признанием никто не спешил, но зато у всех вдруг нашлись важные и неотложные дела. Я поспешила увести в дом Масяньку, который, к счастью, ничего не понял. Могучая Ирка подхватила на руки и понесла следом за нами обморочную Зинулю, а о Катьке проявила заботу ее подружка Дина. Поскольку я направилась в отведенный нам флигель, все остальные машинально потащились следом, так что вскоре женщины и дети сгруппировались в доме, а мужчины – Тараскин, Колян и Семендяев – остались во дворе. В окошко я видела, что они довольно долго бессмысленно стояли около мертвого Курихина и Вадим звонил куда-то по мобильному.

Прибежал Анатолий, увидел мертвого хозяина дачи, почесал в затылке и спокойно, деловито принялся наводить посильный порядок. Сбегал куда-то за куском брезента, накрыл тело, отогнал подальше друзей и знакомых покойного и тоже принялся звонить по телефону. Я подумала, что поведение Анатолия выдает в нем человека бывалого, привычного ко всему. К тому же Анатолий единственный среди присутствующих, если не считать Масю, был трезв. Это вызывало определенное уважение и внушало некоторую надежду на то, что ситуация будет взята под контроль. Сегодня Анатолий весь день был с нами и проявил себя как человек надежный, мастер на все руки. Он и на кухне хлопотал, и баню топил, и шашлык жарил. Фейерверк, кстати говоря, тоже запускал он.

– Ирка, присмотри за Масянькой! – попросила я.

Неистребимое журналистское любопытство гнало меня на место событий.

Анатолий и в самом деле оказался мужиком толковым. Закончив телефонный разговор, он отогнул край брезента, присел и заглянул в лицо убитого так внимательно, словно надеялся услышать от хозяина какие-то инструкции. Курихин, ясное дело, молчал, как покойник, каковым он и являлся, но Анатолий все-таки сделал некоторые выводы. Поднявшись, он устремился к дровяному сараю, бросив через плечо:

– Сдается мне, стреляли оттуда!

Проваливаясь в снег, спотыкаясь и наступая друг другу на пятки, Колян, я и несколько протрезвевший, но ужасно неустойчивый Семендяев побежали следом за Анатолием. Деморализованный Тараскин остался у тела и тупо рвал на себе волосы. На плечах идущего первым Анатолия наша птица-тройка ворвалась в бревенчатую крепость.

– Стоп! Задний ход! – гаркнул Анатолий.

Колян попятился и наступил мне на ноги. Я попятилась и уронила в сугроб самопадающего Семендяева. За широкими спинами мужа и Анатолия я ничего не видела, поэтому ввинтилась между ними. Зачем, спрашивается? Нажила себе лишний ночной кошмар!

За поленницей, как за бруствером окопа, тихо-тихо лежал еще один гражданин с простреленной головой.

– Кто это? – спросила я.

Мне никто не ответил. Второй покойник выглядел гораздо хуже, чем Андрей Петрович, у которого только маленькая аккуратная дырочка во лбу образовалась. У этого незнакомца не было половины головы! В правой руке трупа имелся пистолет, который Анатолий опознал как хозяйский, то есть принадлежавший Курихину.

– У него щечки красного дерева! – объяснил он.

– У кого щечки? – непонятливо переспросила я, коротко взглянув на мертвое тело и тут же малодушно отвернувшись.

Красного там было очень много, но разглядеть щечки и иные челюстно-лицевые подробности уже не представлялось возможным.

– У пистолета щечки! – с нескрываемым раздражением объяснил Анатолий. – Боковины! У таких пистолетов они пластиковые, точнее, эбонитовые. Этот конкретный «ТТ» побывал в огне, щечки у него и сгорели, их заменили на другие – деревянные. Старый пистолет, памятный, его дед Андрея Петровича с войны принес.