Стрельцы у трона

– - Любо... Любо...

– - А и Наталью Кириловну, государыню вдовую, в покоях бы царских не мутила, -- тоже постричь надо, от верху подале сослав. Любо ли?..

– - Любо... Любо... Любо... Меней свары буде промеж государей... Вестимо...

– - А еще государыни изволят: бабу бы эту, хворую, отпустить бы ко двору, как она к лихим делам мужа не причастна.

И Хованский указал на женщину лет сорока, скромно одетую, со следами побоев на лице, всю в пыли и грязи, которая робко прижалась на полу, за креслами обеих государынь.

Это была жена Данила фон Гадена.

Ее вместе с лекарем Гутменчем приволокли в Кремль. Лекаря убили за то, что он не мог верно указать, где спрятался Гаден. Принялись и за жену Даниила. Но вышли обе государыни, и мольбы Марфы успели повлиять на мучителей. Ее оставили пока, желая знать, что скажет царевна Софья, впервые открыто выходящая из своего терема к ним, верным ее слугам, покорным исполнителям замыслов и планов.

От имени Софьи Хованский объявил им волю царевны.

Едва умолк Хованский, Марфа поднялась с места и заговорила:

– - Люди добрые, прошу вас, не троньте ее. Я и царевна вас молим о том. Што люди скажут, коли говор пойдет, што жен изводить вы стали?.. Не мужское то дело... Грех и стыд... Оставьте ее.

– - Чево оставить?.. Мужа не крыла бы... Другой день ищем аспида, как в землю пропал. Ее не станем изводить... Лишь попытаем малость...

Так закричали было со всех сторон в ответ на просьбы Марфы.

Но тут случай выручил напуганную, полумертвую от ужаса докторшу.

– - Нарышкина поймали!.. Эй, все вали сюда... Поймали ево, изменника...

Эти громкие крики донеслись со двора до самых покоев.

Мигом кинулись во двор все стрельцы.

Только Розенбуш с Хлоповым остались за порогом этой комнаты, не решаясь: войти или нет?

– - Ну, вот и ладно, -- заговорила в первый раз за все утро Софья.
– - Слышь, Елена Марковна, уходе скорее... Вон, Севастьяныч проводит тебя... Авосц стрельцы не вспомнят... С Богом...

И, не обращая внимания на благодарность обрадованной женщины, Софья обратилась к Марфе:

– - Сама теперь видела: и мы с тобой -- не в своей, в ихней власти покуда... А што можно, все делаем... И поудержим, где надо. Вон, слышала, как князя Ивана полюбили стрельцы. Иначе не величают, как батюшко наш...

– - Еще бы не величать, -- самодовольно поглаживая усы и поправляя богато расшитый воротник своего кафтана, вмешался было Хованский.

Но Софья, словно и не слыша его голоса, продолжала:

– - А попробуй тот же Хованский им што не по нраву сделать, посмей не по шерстке погладить их, безудержных... Так и от "батюшки" -- одни ошметки полетят...

– - А што ты думаешь... Твоя правда, царевна, -- нисколько не смущаясь невниманием Софьи, опять вставил словечко князь Тараруй и стал в раздумье крутить свой ус и поглаживать выхоленный жирный подбородок.

– - Вот, то-то и есть... Так потерпим, царица. Немного осталось. Горше было -- минуло. Меньше осталось... А еще знай...

Софья остановилась.

– - Иван Андреич, погляди, хто там стоит? Никак, данский резидент. Хто, пошто привел ево сюды? И не звала я...

Хованский оглянулся, узнал Розенбуша и через весь покой крикнул ему:

– - Здорово, Андрей Иваныч... Пошто ты к нам?.. Хто звал?..

– - Да твоя же милость посылать изволил, на очную ставку с сыном докторовым, с Михалком требовал... А ныне мы...
– - стал докладывать Хлопов, выступая вперед.

– - И то, и то... Запамятовал я... Пожди...

И, обращаясь к Софье, Тараруй негромко сказал:

– - Наврали все, слышь, про немчина этово. Не крыл он никово у себя. Пустить ево -- и лучче. Немчин добрый. Я сам с им пировал сколько разов.

Софья только рукой махнула в знак согласия.

– - Гей, слышал, Осипыч, -- крикнул Хованский Хлопову.
– - Царевна приказывает отпустить немчина. Дело уж разобрали и без ево... Да побереги сам Буша-то. Наши больно разошлись. Подвернетца кому под руку -- и поминай ево, как звали... А потом хлопот не оберешься с им, с колбасной душой... Гайда....

Розенбуш и Хлопов, отдав поклоны, вышли.

– - Пойду и гляну, матушка государыня, какова там Нарышкина еще изымали. Ужли Ивашку?
– - объявил Тараруй.

Но не успел он дойти до двери, со двора послышались громкие вопли, безумный крик, мольба о пощаде, полная тоски и боли...

Тараруй почти бегом кинулся из покоя, бормоча:

– - Эх, жаль, коли без меня прикончат парня...

Марфа при первом вопле, долетевшем сюда, зажала руками уши, закрыла глаза и кинулась на высокую грудь Софьи, где ее небольшая красивая головка совсем казалась детской, маленькой.

Софья не шевельнулась, пока не вернулся Хованский.

– - Ну, хто там?
– - спросила она князя.

– - Ваську, Филимонова сына, Нарышкиных, прикончили... А Ивана все нет. Наши уж серчать стали. К Наталье много раз заглядывали, да, видно, далеко спрятан. Не нашли. Сказывали ей: не выдаст ево да Кирилу Полуэхтовича -- так худо будет. Всех с корнем изведут, хто тут во дворце и есть... Придет время -- сама выведет, уж не миновать... А Наталья-то, как немая. Сидит да молчит, глазищами только водит... И где она их только запрятала? Знать бы мне... Было бы укрывальщикам...

Слова князя словно обжигали царицу Марфу. Она вздрагивала от них, как от сильных уколов. И будь Тараруй не так ограничен, он понял бы, как поняла Софья, что царица Марфа знает, где нашли убежище эти двое и другие из Нарышкиных.

Но Софье не хотелось натравливать на молодую царицу безумных палачей. Она решила действовать иначе.

– - Вот, так всево лучче, -- обратилась царевна к Хованскому, -- сказать стрельцам, што не стоит и время терять, шарить попусту... Как пригрозить покрепче Натальюшке -- сама, вправду, отдаст братишку Любимова, смутьяна, составщика наиглавново ихнево... Я ноне и то поговорю ей... Може, послушает... Только бы знала Наталья, што без тово -- конца делу не будете. Поразумел, князь, али нет?