Стрельцы у трона

– - Сбирался я отсель к боярину Хитрому, к Богдану Сергееву... Не пожелаешь ли по пути, князенька? Чаю, он рад будет такому гостю.

– - К Хитрому... Пошто?.. На ночь глядя. Чай, спит давно боярин...

– - Верь, не спит. Так я и обещалси заглянуть после феатра, навестить старика, коли что новое, поведать бы ему... А тут...

– - Н-да... чудны дела Твои, Господи... Дай, Боже, здоровья царю... А что ты думаешь: и впрямь, загляну с тобой к боярину Богдану, коли не спит, говоришь...

Оба они сели в широкие сани Куракина, свою челядь Толстой послал домой и повез дядьку царевича Федора, к боярину Богдану Хитрово: поделиться важными вестями, а может быть, и еще для каких-нибудь дел и тайных целей...

Десять дней тревога и печаль черной тучей повисла над кремлевским дворцом и теремами царскими.

Что ни день, то хуже Алексею. Обмороки, припадки удушья -- все чаще и чаще.

Тает больной, как воск. Широкий костяк так и проступает из-под кожи, обтянувшей лицо и тело царя.

Кроме царских лекарей, Костериуса и Стефана фон Гадена, собраны к постели его все лучшие доктора Москвы, какие и в Немецкой слободе живут, и у бояр у некоторых, и при послах иноземных.

Долго совещались ученые доктора. Потом, покачивая печально головой, лекарь Иоганн Гутменч от имени всех остальных заявил Кириллу Нарышкину и Матвееву:

– - Ко всему надо быть готовым. Если што требуется по царству еще распорядить, лучче пускай бы исполнил то ево царское величество. А и святова причастия принята -- благое самое время есть... Долго таил недуг свой царь. Еще ранней спасти бы мочно... А теперь...

Лекарь не досказал...

Это было 28 января 1676 года.

В тот же день патриарх исповедал и приобщил Алексея, который ничуть не удивился предложению Натальи совершить это таинство.

– - Силы, здоровья прибудет тебе, свет Алешенька, коли примешь святых даров...

– - Да... Ладно же... Нешто я против... сам хотел... Видно, уж скоро...

– - И, государь, не думай, не тужи, не кручинь себя. Годы твои еще не старые... Всяку хворь одолеешь, -- глотая слезы, стараясь улыбкой ободрить мужа, уверяла царица. Но сердце не выдержало. Под предлогом, что надо к детям, она поспешила уйти и в соседнем покое вся забилась в потрясающем, беззвучном рыданье.

Кончилась исповедь, причастили Алексея.

– - Матвеева мне... А ранней -- Григория Ромодановского... Легше мне... Пока есть силы -- надобно приказ отдать... Скорее...

Явился Ромодановский.

Царь, выслав из опочивальни всех окружающих, заговорил:

– - Слышь, князь, вера у меня к тебе великая. Служил ты мне по правде, пока я жив был. И по смерти -- послужи. Обещаешь ли?

– - Не раз я тебе, государю, обет давал... И ныне снова, коли волишь, -- перед святым Крестом, перед ликом Божиим поклянуся: што повелишь, исполню. Хоша бы и смерть принять за то довелося...

– - Нет... Зачем помирать... Ты -- вон какой крепчак... Живи... Жить тебе надо... А я, вот... видишь, брате, помираю... Оно бы и не пора самая... Да, видно, воля Божия... Ох, тяжко и говорить то.

– - Передохни малость... Не труди себя так... Потише толкуй... Я разберу...

– - Да, и разборка невелика... Есть тамо у тебя казна моя царская... Не раз, как в поход собирался... Жив вернусь, нет ли -- чаялось... Вот я...

– - Так, государь... Давал мне хоронить и казну твою, и рухлядь хорошую, меха, парчи, ткани... Все цело... Не мало собралося... Сохранно лежит...

– - В приказе Тайном... в том покое, что я тебе показал, за дверьми за железными... Ну, ладно... А -- нихто не знает?.. не проведали?..

– - Кому знать, государь... Без глазу чужова все туды сношено. А заглядывать никому не мочно. Приказ даден... Словно бы там граматы особливо тайные государские ваши положены... И смертью покарать обещано, хто попытается... Не бойсь, государь. Поправляйся скорее. Все тобе сохранно сдам...

– - Э-хе... Какая уж поправка... Не мне ты сдашь... Царю новому... И то -- не сразу, гляди. Слышь, брате, не надумал еще я... Буду Господа молить, наставил бы меня: ково из сыновей благословить на царство...

– - Да, нешто Федор... Ево же, государь, вот год второй идет, и объявлял ты боярам, духовным властям и народу... Али...

– - Што ж, што объявлял. Что в летах он совершенных есть. Так это от нево и не отымется. А царем на Руси, мы, государи, умираючи, -- вольны, ково Бог нам укажет, постановить, хоша бы и не старшова... Бывали случаи... Да, ты стой... молчи... Не сдужаю много... Слышь, тута, в опочивальне -- ларцы стоят... да три укладки невелички... По-прежнему потайно, в ночи, што ли, -- снеси туды, где и другое все... И закрой по-прежнему... И заклянись не говорить, не давать ту казну, хоша бы царь али кто иной пытали тебя о ней... Молод Федор... Жадны бояре сильные... И родня вся женина, Марьи Ильинишны, покойницы. Сколь много им ни дай -- все расхитят... А придет час недоли... Беда пристигнет, война ли, мор ли, али иное Божье попущение, што казна пуста стоять будет, земля оскудеет... Ох, тяжко и слово сказать... Пожди...
– - И, тяжело дыша, Алексей помолчал немного, потом снова заговорил: -- Вот в те поры -- и откроешь царю про клады про наши... А, храни Бог, тебя пристигнет час воли Божией -- перед кончиной сыну своему поведай... Тоже под клятвой... да со креста целованием... да...

Он не докончил, умолк.

Широко перекрестился Ромодановский на образа, стоящие в углу, достал из-за ворота рубахи нательный золотой крест и, целуя его, сказал:

– - Крест святой и мощи, кои в нем, целую на том, што все поисполню, как ты сказываешь. Не будет моей душе спасения, коли поиначу волю твою.

– - Ну, вот, спаси тя, Бог, награди, Спас милостивый... Мне словно легше стало... Теперя -- иди. Тамо Сергеич да тестенька... Кириллу зови сюды... Да... Нет... не надоть больше никого...

Ромодановский, сдерживая волнение, ударил челом, припал губами к руке, которую протянул ему царь, и вышел.

Когда Матвеев с Нарышкиным вошли к умирающему, Наталья, кое-как овладев собой, тоже проскользнула в опочивальню, опустилась у самых дверей на скамью, так что из-за полога над постелью царь не видел ее, и сидела тихо, неподвижно, с воспаленными, заплаканными, широко раскрытыми глазами, закусив губу, чтобы не разрыдаться. Ее постоянно веселое, розовое лицо теперь было покрыто багровыми пятнами и все пылало. А порою вся кровь отливала к сердцу, и лицо принимало сразу прозрачный, восковой оттенок, а тело трепетало от озноба частой, мелкой дрожью.

– - Што поизволишь, государь?.. Пришли мы, по зову твоему... Рабы твои... Дал бы Господь нам радости: жива-здрава скорей тебя узрети... Повели, государь, повыполним, -- первый обратился к царственному зятю старик Нарышкин.

Обычно этот тихий, не особенно умный, простой, мало образованный старик, помещик средней руки, только и находил отрады -- вкусно поесть и особенно изрядно выпить. Приподнятое от вина состояние было ему отрадно больше всего. Но сейчас новопожалованный боярин был совершенно трезв и печален. Даже какой-то инстинктивный страх проглядывал в бегающем взгляде его глаз, в напряженном положении головы и шеи, в поджатой губе, в связанных движениях, словно он сам подстерегал врага или ждал, что на него из-за угла нападет смертельный, непримиримый соперник и уничтожит одним ударом.