Стрелки
Шрифт:
– Кто же будет тогда усмирять ваших подвладных?
Угол его рта дернулся от раздражения.
– Дама Хель изволила пошутить. В конце концов, Стрелки - наши общие враги. Соглашение с ними - жестокая необходимость. Если бы вы...
Хель рассмеялась, громко и отчетливо, глядя прямо в глаза Консулу. Потом спокойно сказала:
– Когда-нибудь, Консул, вы перехитрите самого себя. И этот день будет последним в вашей жизни.
Камни в пыточных подземельях были скользкие. Они не успевали впитывать кровь. И с блеском непросохшей крови смешивался алый отсвет жаровни. Тени людей в этом свете росли, казались громадными и дикими. Да полно, люди ли это?
Ледяная
Сорвали одежду. Сняли цепи - чтобы не помешали - и прикрутили руки кожаными ремнями к кольцам, вбитым в стену. И тогда она повисла на растянутых руках, не касаясь ногами пола. Больно. Но ведь это только начало.
– Еще не поздно, Хель. Подумай.
Молчание. Консул заглянул в ее лицо - не обмерла ли? Нет, глаза живые. И смотрят так, что лучше в них не заглядывать. Так смотрит затравленный волк перед тем, как вцепиться в горло охотника. Консул отошел.
– Начинайте.
Подручный палача длинными щипцами взял из жаровни раскаленную головню.
"Здесь пытали Добоша... или в другом подземелье... его запытали насмерть, израненного... мстили... Почему они так любят пытать огнем... ...дешевле, приятнее... Как больно, мамочка! Нет, это не я кричу, не может быть, чтоб я так кричала... не надо кричать, они смеются... я выдержу, я все равно выдержу... больно!.. Нет, уже не больно, я ее просто не чувствую, боли, ее слишком много... я не хочу этого, не хочу!.. Мэй, мне больно, Мэй... Все..."
– Довольно, - бросил Консул.
Набухшие от крови ремни, казалось, вросли в кожу. Подручный развязывал их, ругаясь. Наконец обессиленное тело скользнуло по стене и с глухим стуком упало на пол. Другой подручный окатил его водой из чана.
Консул подошел к Хели, наклонился, крепко взял за скользкие от воды и крови плечи.
– Хель, - позвал он, - слышишь меня?
Она с усилием приподняла голову, открыла глаза. В них были боль и странное недоумение.
– Ты мне нужна, Хель, - проговорил он тихо.
– Очень нужна. И у тебя отсюда два пути - со мной либо на Пустошь, понимаешь?
Он говорил, а ее глаза раскрывались все шире. Огонь отражался в них. Потом шевельнулись губы.
– Что?
– Консул, не расслышав, склонился ниже.
– Говори громче.
И вновь искусанные до крови губы дрогнули:
– Нет.
Консул разжал пальцы, и Хель рухнула на пол. Он взглянул на ладони, испачканные кровью, брезгливо морщась, сполоснул их в чане и сказал палачу:
– Обмыть и в одиночку. Чтобы до завтра жива была. Чтобы все чувствовала.
И начались дни, похожие один на другой и страшные своей похожестью. Днем ее не трогали - Консул не разрешал, хотел, чтобы протянула подольше, днем она лежала в полной темноте на охапке гнилой соломы, чувствуя, как пробирается в тело мертвящим холод камня, как малейшее движение отзывается обжигающей болью. Ей казалось, что темнота давит, распластывая и вжимая в пол. Иногда ей доставало сил дотянуться до чашки с водой и куска лепешки, что оставляли ей тюремщики. Однажды она опрокинула чашку, и невидимая вода прожурчала, растекаясь, а она повалилась на подстилку, едва не плача.
А потом приходили двое, тащили ее в подземелье, сдирали одежду с присохших рубцов и язв, и хмурый, заспанный палач перебирал звякавшие щипцы. Тогда она знала, что наступила ночь, и тьма над землей сливалась в ее измученном сознании с тьмой, наступавшей после боли.
Вначале она пыталась сопротивляться боли, потом обрушивалась невидимая плотина, и боль затопляла ее всю. И, вновь приходя в себя
на ледяных камнях, она проклинала свою слабость.Она не знала, что со стороны казалась совсем не слабой. Что Консул каждый день справлялся у палача, просит ли она пощады, и всякий раз палач отрицательно качал головой. Она не знала, что палач потихоньку удивляется ее стойкости. То, что она кричала во время пытки, еще ничего не доказывало кричало истерзанное болью тело. А глаза ее, даже затуманенные мукой, оставались прежними, и палач смутно подозревал, что Консул не появляется на пытках не из-за ночного времени, а оттого, что боится этих темных, бездонных, как омуты, глаз.
Однажды Консул все же появился - в сопровождении разряженной толпы родичей и дам. Они шли по подземелью, брезгливо переступая через заплесневевшие лужи, дамы поспешно подбирали подолы, чтобы, Предок храни, не испачкаться. Одну из дам Консул вел под руку - изящно и непринужденно, как истинный рыцарь. Впереди шли слуги с факелами.
Гости, бросив на все лениво-любопытствующие взгляды, прошли дальше, а Консул замедлил шаг, придержал за локоть свою спутницу:
– Рекомендую, дама Истар - Хель из Торкилсена. Хозяйка.
Он проговорил это, как гостеприимный хозяин, показывающий гостье редкой породы пса. Палач, нахмурясь, ждал. Дама ступила вперед.
Пытка только началась, и Хель была в сознании. Она увидела вскинутые в спокойном удивлении подведенные брови, безмятежный овал лица, властно изогнутые губы. Узкие, чуть раскосые глаза встретились с упорным взглядом Хели, и что-то в них дрогнуло, в этих глазах.
– Забавно, - проговорила она высоким, чуть капризным голосом и повернулась к Консулу: - И что вы с ней собираетесь делать? Консул пожал плечами:
– Не оставлять же ее в живых, как знамя для этого сброда.
Дама Истар хотела что-то сказать, но Хель опередила ее.
– Ты умрешь раньше меня, - отчетливо произнесла она, - Обещаю тебе это.
Консул отпрянул. Потом, искривив рот, выхватил вдруг у палача раскаленные щипцы и прижал их к щеке Хели. Она дернулась, но не закричала. Лицо Консула расплылось перед ее глазами, как отражение в колеблющейся воде. И еще она услышала, как дама Истар брезгливо проронила:
– Мясник.
И пошла дальше, придерживая подол кончиками пальцев. Консул помедлил и двинулся за ней, отшвырнув щипцы. Тогда палач сорвался с места.
– Снимайте ее!
– крикнул он подручным.
– Быстро!
– А разве...
– заикнулся один из них.
– Заткнись!
– рявкнул палач так, что мелко зазвенело железо на полке. Поверья не знаешь?!
Втроем они уложили Хель на пол, и палач приказал:
– Тащите тряпки, мазь. Живо!
– Залечивать? Хозяин узнает - несдобровать.
– Самому ему несдобровать! 3абыл, что ли? Если лицо задеть, мертвец потом погубит. Поворачивайтесь, я сказал!
Мы вышли на траву из подземелья, и теплый тугой ветер ударил в лицо, и погасли фонарики. И тут же все заговорили, перебивая друг друга, как будто разрешились от обета молчания. Они с облегчением говорили о солнце, о свежем воздухе, о скорой поездке в Кариан; знакомая мне по Эрнару супруга озабоченно спрашивала у мужа: "Ты не простудился?". Я знала, что это не от суетности просто они рады были наконец оставить за собой подземелья Тинтажеля. Они сходили вниз по горячей от солнца траве и с каждым шагом все прочнее забывали ледяной мрак, таившийся под землей. И я могла бы так же спокойно сойти с холма и забыть все, но мне не давали сделать этого тяжесть браслета и горький вкус подземной влаги.