Стрелок-2

— Ну пойдем, что ли?

— Ага! — с готовностью отозвался тот и, нахлобучив на голову шапку, выбежал в дверь.

Всю дорого он шел рядом с Дмитрием, стараясь попадать с ним в ногу, но постоянно сбиваясь от того, что с превосходством зыркал по сторонам, наблюдая, все ли видят, с каким героем посчастливилось ему пройти. Но большинство жителей рабочей слободки, включая его приятелей, были на работе и только несколько совсем уж маленьких мальчишек и девчонок с восторгом увязались за ними, гордо маршируя по весенним лужам босыми ногами.

— А почему тебя Стеша женишком назвала? — поинтересовался Будищев.

— Так мы давно договорились, что я подрасту и женюсь на ней. То есть, сначала, конечно, мастеровым стану, как батя. Он у меня — токарь! А потом посватаюсь!

— Что, прямо так и договорились?

— Ага! То есть это я ей говорил, а она смеялась, но раз не прогнала — значит согласна! Так ведь?

— Ну, если не прогнала и по шее не треснула, наверное, согласна.

— По шее треснула, — признался поскучневший Семён. — Но не прогнала…

— Тогда даже не знаю, — пожал плечами унтер. — Женщины они, брат, загадочные существа! Никогда не угадаешь, что у них на уме!

— Это точно, — солидно шмыгнул носом потенциальный жених Степаниды Филипповой, и в очередной раз сбился с ноги, шагая рядом с Будищевым.

Глава 3

Ипполит Сергеевич Крашенинников ехал на извозчике, погруженный в глубокие раздумья. Встречая иногда знакомых, особенно дам, он прикладывал руку к полям щегольского цилиндра, не забывая любезно улыбаться при этом, но мысленно он был так далеко, что никто и представить себе не мог как. Происходя из весьма достойной и небедной семьи староверов, Ипполит Сергеевич успел получить хорошее образование, открыть своё дело и преуспеть в нём. Большинство людей его возраста и положения страдали разве что от пресности и унылости жизни, отводя душу лихими купеческими загулами. Но господину Крашенинникову жгли сердце многочисленные обиды и гонения, которые его единоверцы потерпели со стороны никониан, ещё со времен, недоброй памяти, царя Алексея Михайловича, которого в казенных учебниках отчего-то называли Тишайшим.

Впрочем, сам Ипполит Сергеевич был далек от религии. Наоборот он, как человек мыслящий, был ярым противником как православных попов, так и духовных лидеров старообрядцев. И те, и другие казались ему, в лучшем случае — скучными схоластами, оторванными от реальной жизни, а в худшем — прожжёнными лицемерами, превратившими веру в доходное дело. Но, как бы дурно он не относился к служителям культа, правительство и особенно — царя, он ненавидел ещё больше. Александр Второй казался ему воплощением всего мерзкого, лживого и отвратительного в русской действительности. Убить его, казалось ему, делом, безусловно, правильным и полезным. Ведь вся эта ужасная, подавляющая всё живое, машина самодержавия, подобающая более туркам или персам, а не европейской стране, беспощадно и тупо давила все ростки нового. Великие реформы начала царствования, так обнадежившие всех прогрессивных людей, были остановлены. Возвысивших голос против угнетения — гноили в тюрьмах. И весь этот бездушный механизм держался лишь на одном стареющем сластолюбце, и если убрать из него скрепляющий стержень самодержца, он непременно рассыплется на мелкие осколки, сквозь которые прорастут ростки новой жизни. Наверное поэтому он и пошел в террор.

— Господин Крашенинников! — раздался совсем рядом хриплый голос, вернувший, наконец, Ипполита Сергеевича в реальность.

— Придержи-ка, любезный, — дотянулся он своим зонтиком до спины извозчика и тот послушно натянул поводья.

— Господин Крашенинников, — подбежал к коляске худощавый человек неопределённого возраста в драном пальто и облезлой шапке, некогда бывшей каракулевой. — Как хорошо, что я вас встретил. Нам совершенно необходимо поговорить!

— Ах, это вы? — приподняв бровь, спросил купец. — Садитесь!

Тот, не теряя ни минуты, залез в коляску и плюхнулся на сидение рядом.

— Трогай, скотина! — велел Ипполит Сергеевич и снова толкнул зонтиком в спину вознице.

— Если бы вы знали, что со мной приключилось! — с жаром начал говорить встреченный им господин, но Крашенинников прервал его.

— Не здесь!

Впрочем, через четверть часа они достигли трактира, где купец заказал отдельный кабинет, в котором они, наконец, смогли побеседовать.

— Какими судьбами Алексей…?

— Аполинарьевич.

— Да-да, конечно. Алексей Аполинарьевич.

— Как вы, вероятно, знаете, я был направлен на работу в сельскую местность, чтобы вести агитацию среди крестьян.

— Исполать вам, — равнодушно ответил Ипполит Сергеевич.

— Вы не верите в возможности пропаганды?

— Нет.

— Хм. Хотя, я, в последнее время, тоже очень сильно разочаровался в этом деле!

— Вас стали бить?

— Откуда вы знаете?!

— Я просто так сказал.

— А… понятно. На чём я остановился?

В этот момент показался половой, принесший заказанный ими для виду чай и пироги. Пока разбитной ярославец с угодливой улыбкой раскладывал заказ на столе, они молчали, но как только он вышел, Крашенинников ответил:

— Вы остановились на том, что разочаровались в пропаганде.

— Да-да, — продолжил с набитым ртом Алексей. — Совершенно разочаровался!

— Вы голодны?

— Нет, то есть — да. Изволите ли видеть, почти двое суток ничего не ел. Простите, великодушно!

— Ничего страшного. И что же вам угодно?

— Я хочу участвовать в настоящем живом деле, а не в этом убогом балагане. Эти крестьяне и попы — сущие ретрограды, стоящие за тирана ничуть не менее чем казаки или самые реакционные из помещиков. Прирожденные рабы!

— Что вы говорите! Но отчего же вы пришли к подобным выводам?

— Как я уже говорил, в последнее время я работал в одной деревне под Рыбинском. Народ там тёмный и, несмотря на нищету, а может и благодаря ей — забитый до ужаса. Я долго пытался их расшевелить, пробудить, хоть как-то их человеческое достоинство, но всё тщетно!

— Очень интересно!

— Вот именно! Но самое ужасное, что меня с самого начала невзлюбил тамошний священник. Редкостная скотина, доложу я вам!

— Что так?

— Ну, он сразу распознал мою агитацию и сказал односельчанам, что если они не выгонят меня, то появится полиция и всем будет плохо!

— Хм. И ведь нельзя сказать, что он не прав! И чем же всё кончилось?

— Они потребовали, чтобы я убирался, а когда я отказался…

— Вас стали бить?

— Да, — поник головой неудачливый агитатор. — Я готов был положить свою жизнь на алтарь просвещения, а они…

— И как же вам удалось спастись?

— О, это очень интересная история! За меня заступился отставной солдат.

— Что вы говорите?!

— Да, именно так.

— И чем же вы вызвали такую симпатию? Или он сторонник прогресса и противник существующих порядков?

— Боюсь, что нет. Я пытался агитировать его, но он сразу отказался меня слушать и пообещал оторвать голову, если я буду приставать к нему с ерундой.

— И почему же он передумал?

— Не знаю. У меня сложилось впечатление, что он просто враждует со всей остальной деревней и был бы рад досадить им.