Стрелы Сехмет

Открыв глаза, я обернулся. Мила закончила возиться с реаниматором и подошла ко мне.

— Не знаешь, что говорит Ветров по поводу моего исчезновения? — спросил я.

— Много чего. Дня не проходит, чтобы нам не начали полоскать по этому поводу мозги.

— Да ладно?

— А как ты думал? Пропал один из тридцати Экзорцистов! Лучший! Герой, любимец всех телеканалов. Хорошо хоть, ты ничего не спёр! — неожиданно добавила в заключение Мила.

— Меня ищут?

— С фонарями и собаками! Может, уже намекнуть, что это дохлый номер, и не стоит тратить деньги налогоплательщиков?

— Уверен, налогоплательщики не разорятся.

— Ты, между прочим, входишь в их число.

— Поэтому и говорю. От лица общественности, так сказать. Кстати, я всё-таки переведу тебе деньги за огнемёт.

Мила фыркнула.

— Мы это уже обсудили!

— Обсудим снова.

— Ты сейчас ничего перевести не можешь — сразу засветишься. Тебя по кредитке мигом вычислят.

— Ну, и что? Я воспользуюсь терминалом в другом конце города.

— Но станет ясно, что ты в Москве.

— Я могу убраться в любой момент. Хоть на Северный полюс. Хотя нет, там холодновато.

— К слову: твой счёт наверняка заморожен. Так что не рискуй понапрасну.

Мила достала из пачки жвачку, сунула в рот и принялась работать челюстями. Я невольно остановился взглядом на её пальцах: передний, средний и безымянный на левой руке были изуродованы. Узловатые, покрытые шрамами и наростами, они походили на корни старого дерева. Последствия «воспитания» её папаши, однажды зажавшего пальцы десятилетней дочери дверью, чтобы она «получше запомнила, как себя вести, пока отец спит». Мила как-то раз показывала мне его фотографию. Здоровенный водитель грузового глайдера с лицом, будто вылепленным ребёнком из глины. Щёлочки светло-голубых, выгоревших на солнце глаз, редкие волосы по бокам облысевшего черепа. Думаю, из-за него Мила и пошла в армию — чтобы научиться защищать себя от таких вот бугаев. Отсюда и её боевой раскрас, буквально кричащий каждому встречному «Не подходи!», и неустроенность личной жизни.

Мила заметила, что я смотрю на её пальцы, и невесело усмехнулась. Первое её движение было продиктовано желанием спрятать руку, хотя я видел её тысячи раз, но она сдержалась.

— Давно молился за родителей? — спросила она.

Должно быть, ей вспомнился отец.

— В ноябре. В Ночь Мёртвых, — ответил я.

— Ты что, мексиканец?

— Нет. Просто они погибли в ту ночь.

Моя сестра, кстати, тоже. Они летели вместе, чтобы повидать меня, и самолёт разбился в трёхстах километрах от Москвы, над одной из запретных зон. Мне вспомнился карнавал La Nochede Muerte, на котором я побывал в этом ноябре. Люди, наряженные в чёрные комбезы с намалёванными на них белой краской скелетами, грим на лицах, изображающий оскалы голых черепов, удары пластиковых барабанов — шествие через латинский квартал Москвы, куда я каждый год приезжаю, чтобы преклонить колени в Соборе Искупления Гваделупской Богоматери Пречистой Девы Марии.

— Ты поэтому пошёл в Экзорцисты? — спросила Мила.

— При чём здесь это?

— Ну, самолётом ведь управлял искусственный разум, так?

— Естественно.

— Я помню тот случай. Бортовой компьютер сошёл с ума и потерял управление. Он перепутал высоту, и самолёт воткнулся носом в землю.

— Думаешь, с тех пор я ненавижу искусственные интеллекты? Киборгов и всё в этом роде?

Мила пожала плечами, выпуская струйку дыма.

— Не пойму даже.

— Ты никогда не рассказывала, что случилось с твоей семьёй.

— Она того не стоит.

— Брось. Каким бы ни был твой отец…

— Он был скотиной! — перебила Мила. — Тут двух мнений быть не может. Ты действительно хочешь знать, что стало с моими предками? Я тебе расскажу. Мать сбежала от нас, когда мне стукнуло двенадцать. Я её понимаю, честно. Жаль только, что эта эгоистичная сука не прихватила меня собой! Мы с папашей остались вдвоём, и он просто взбесился из-за того, что какая-то там тёлка его бросила. Так что он начал пить по-чёрному и каждый день подключался к нейростимулятору. Работу, естественно, потерял. Деньги кончились, а они были ему нужны — чтобы глушить сознание и раз за разом отправляться в волшебные миры, где у него было всё, что душе угодно, — на лице Милы застыло жёсткое выражение. — Сначала он заставлял меня ходить просить деньги на улицу, затем — воровать. Так продолжалось почти год. Когда он заявил, что мне пора уже начинать зарабатывать одним местом, я поняла, что с меня хватит! Он сидел в гостиной, развалившись в кресле и держа в руке почти пустую бутылку, которую я притащила из магазина всего час назад, и рассуждал о том, сколько всего для меня сделал, и почему я должна быть ему благодарна, и что настало время возвращать долги. Короче, я смотрела на это, и в голове у меня что-то щёлкнуло. Я пошла в кладовку, достала ружьё, которое он ещё не успел загнать, потому что панически боялся грабителей (было бы, что брать!), зарядила и вернулась в гостиную. К моему разочарованию, отец уже похрапывал под звуки какого-то боевика, шедшего по телеку. Я разбудила его пинком, и, когда он открыл глаза, приставила к его лбу ствол и сказала: «Вот мой должок!» — а потом спустила курок. — Мила прикрыла глаза, а затем посмотрела на меня в упор. — Вот так! А мамаша померла от какой-то дряни примерно через три года после того, как я вышибла папаше мозги. Я с ней не встречалась, так что наверняка не знаю — просто доходили слухи.

— И тебя посадили? — спросил я.

— Нет. Иначе как бы я оказалась в армии, а потом в корпусе Инквизиторов?

— Как же ты выкрутилась?

— Пальнула себе через подушку в ногу — так, чтобы только икру задеть — а потом вызвала полицию и заявила, что отец перебрал и начал за мной гоняться с ружьём, а в конце концов приставил ствол к черепу и спустил курок.

— И они поверили?

Мила пожала плечами.

— Не знаю. Подушку я закопала в подвале, пока их ждала, а соседи полицейским много чего про папашины художества понарассказывали — он всех достать успел — так что, может, и поверили. Во всяком случае, ни у кого не возникло желания засадить меня из-за него в кутузку.

Секунд двадцать мы молчали, потом Мила проговорила:

— Теперь ты считаешь меня преступницей?

— Ты она и есть.

— Осуждаешь?

— Нет. Понимаю.

— Честно?

— Да. И сочувствую.

— А вот этого не надо, Амос.

В этот момент я почувствовал лёгкий укол в области шеи. Инстинктивно поднял руку, и пальцы наткнулись на что-то крошечное, вонзившееся в кожу. Выдернув, я поднёс это к глазам и увидел прозрачную и уже пустую ампулу с иглой на конце. В мозгу мелькнуло понимание произошедшего, а затем я упал на пол и погрузился во тьму, не успев произнести ни звука.

Глава 37

Холодно. Такое ощущение, будто кожа примерзла к металлу. Пока трудно определить, где именно — кажется, что везде. Мышцы задеревенели, любая попытка пошевелиться причиняла боль. Я открыл глаза и тут же закрыл, потому что на меня был направлен свет прожектора. Пахло антисептиками и потом.

— Вы очнулись, — утвердительно произнёс женский голос. Он был не дальше, чем в паре метров от меня. — Я знаю, что вы можете исчезнуть отсюда даже в таком состоянии, но не торопитесь, если вам дороги жизни ваших подруг.

Я снова открыл глаза и, хотя меня слепил прожектор, смотрел перед собой, стараясь привыкнуть к яркому свету. По щекам начали течь слёзы, я часто моргал. Мне нужно было увидеть, что вокруг меня. Вдруг свет стал приглушённым, и я заметил возле его источника невысокую женщину лет сорока. Она была в белом комбинезоне без нашивок, на руках у неё виднелись хирургические перчатки. Я повернул голову, превозмогая отдающуюся в ней боль. Справа стояли направленные на меня камеры, над ними висела видеопанель. Слева я увидел Марину на невысоком металлическом столе. Она была подключена к реаниматору. Индикаторы горели зелёным. Рядом с ней сидела пристёгнутая к креслу Мила. Она была в сознании, но молчала. Её взгляд был устремлён на меня. Сцена напоминала ту, что я уже видел прежде — на борту корабля, когда Марина изображала пленницу, а её коллеги — палачей. Только на этот раз, как мне подсказывала интуиция, всё было всерьёз.

— Мы можем убить обеих ваших подруг за долю секунд, — проговорила женщина у прожектора, словно отвечая на мои мыли. — Кроме того, они подключены к специальной системе, которую обычно применяют для конвоирования пленных во время войны. Уверен, вы о ней слышали, вы же служили на Балканах.

— «Друг до гроба»? — спросил я.

— Именно, — женщина подошла ближе, и теперь я мог рассмотреть её получше. У неё было узкое сухое лицо с близко посаженными бледно-голубыми глазами. Вокруг них — мелкая сеточка морщин. Волосы уложены в модную причёску, но такие редкие, что просвечивала мертвенно-белая кожа. Она походила на маленького зловредного зверька. — Так её обычно называют в народе, — добавила женщина. — Поэтому, если вы переместите своих подруг, они покойники.