Стрессор

Трудно сказать наверняка, но ощущения были довольно неприятными. Меня никак не оставляли мысли, что с каждой такой операцией я отдаю какие-то проценты себя Системе. Поглотитель то не идеальный, всего 60 % достаётся адресату.

Меня вообще что-то страшно растащило на всякие разные размышления.

Надо с этим завязывать, а то замахнётся на меня кто-то, а я усядусь в позу "мыслителя" и начну рассуждать о том, что есть удар, что есть урон, поражение, смерть.

— Молчит, говоришь… — только и сумел выдавить я после десяти брошенных камушков. Француз, кстати, смотрел на мои упражнения, но не присоединялся.

— Угу, — кивнул доктор, — будешь пытать?

Я шумно выдохнул.

— Удовольствия я от этого не получу, Жерар.

Тот молчал.

— Да и вообще, непонятно, что получу. Это ведь другая миссия.

— Какая?

— Расследовать деяния хаоситов. Помнишь, я рассказывал Райну про ячейку ребят, которые крали души? Вот этот, похоже, у них какая-то шишка.

Очередной молчаливый разговор. Только по косвенным признакам приходится догадываться, что там подумал в своей голове мой товарищ. Хотел было уже задать ему гениальный вопрос "ты сам убивал, в чём такая уж большая разница?", но за мгновение до он сам заговорил:

— Как ты думаешь, это… это те самые души?

— Сложно сказать. Думал об этом, и немало. Но как всё было непонятно до прихода Системы со всей её магией, так оно и осталось. Может да. Может нет. А может к чёрту все эти мысли.

— Но какие-то версии есть?

Мне откровенно не хотелось поднимать эту тему, слишком она была тяжёлой. Говорить о посмертии — редко бывает просто и легко.

— Думаю что да.

— И тебе это не нравится? — видимо, по моей кислой роже всё отлично читалось. Даже притом, что рожа была совершенно не моя, как обычно.

— Ещё бы.

— Почему? Это ведь обозначает что души точно есть. А значит они вполне могут жить после смерти…

— А ещё значит что Системное оружие эту душу сжирает. А Система — такая штука, которая стравливает народы друг с другом, чтобы с каждого убийства брать "налог" в виде части пожранной души. Как тебе?

— Ты про очки Системы?

— В таком ключе логичнее было бы называть их Очками Дьявола.

— Подожди… хочешь сказать душа и есть ОС?

— Во-первых, я не знаю. А во-вторых… сейчас моя версия состоит в том, что наши души — некие осколки творения. Да, грубо говоря Бога-Творца. Не смотри на меня так, до всей этой Системной хрени был атеистом.

— И это значит? — он смотрел на меня в лёгком смятении.

— Что мы — Бог. Мы все. Запутавшийся в себе, затерявшийся, разбитый на многие миллиарды миллиардов разрозненных кусочков. Враждующий сам с собой. Одни "души" больше и крупнее, оттого они могущественнее и всё такое. Другие — сущая мелочь…

— Это самое еретическое и одновременно самое набожное, что я слышал в своей жизни.

— … Ну и собственно те, кого теперь принято называть "Богами Системы" — просто довольно крупные осколки. А судя по тому, что они требуют подчинения и послушания, ещё и фермеры.

— Фермеры?

— Помнишь теорию о великой неолитической революции? Когда люди перешли от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству? По-моему "Боги" каким-то образом собирают налог со своих подданных. В виде тех самых ОС. И это, вроде как, гораздо более благое дело, чем устраивать резню и геноцид.

— Я не очень хорошо помню историю, особенно древнего мира. Но вроде как войны и геноцид появились именно тогда, после неолитической. Когда кто-то начал накапливать богатство.

Я отвернулся от товарища и взял в руку очередной камень. Просто крутил его в руках.

— Так я всё же не понял, к чему это всё?

— Откуда мне знать.

— Почему Очки Дьявола? Хочешь сказать мы служим злу?

— Мы служим… порядку. Жестокому, кровавому, но всё же порядку. Я лично верю что в таком мире кто-то сможет спокойно жить. Хотя бы относительно спокойно. В мире Хаоса же — вряд ли. Это всё сложные политические темы, на которые у каждого свой взгляд. Кто-то защищает полную "свободу", не понимая, что она подразумевает дикое право сильного и возвышение самых злых и наглых. Кто-то защищает "справедливость", не задумываясь о том, как она может душить.

— Ты сам за что?

— Я… против. Просто против. Потому что не могу разобраться. Потому что не знаю, где золотая середина. Потому что так слаб и глуп, что не способен на какую-то более взвешенную реакцию, кроме истерики в стиле "нихачу!". А ты?

Он немного откинулся назад и посмотрел на небо.

Звёзды образовывали немного другой узор, но в целом были такими же.

— Я… я прожил долгую жизнь, и казалось бы, всё для себя понял. Уяснил. Но тут началась всё это… мерде, — он не просто сорвался на родной язык, а сказал слово так сочно, что его значение наверняка понял бы и разумный богомол, — и я снова как мальчишка. Только старый.

Улыбнулся и кивнул своему товарищу. Очень понимаю.

— Я вроде нашёл формулу. Помогай другим и всё будет хорошо. Неси добро! Вот только кому я его несу? Хорошим людям или плохим?

— Детям же. Людям, полным перспектив.

— Перспектив вырасти кем угодно. Мне всё интересно, за какой период своей жизни я спас больше жизней? За всю карьеру врача или за ту короткую перестрелку с бандитами под Марселем?

— Бог его знает.

— Вот именно. И Бог… я всю жизнь жил, веруя в него. Брыкался и бузил немного по молодости, конечно, но это копеечки на фоне остального.

— А сейчас что-то изменилось?

— Верил истово. Слушал служителей, читал Книгу. Спорил с безбожниками, которые смеялись над моим фанатизмом. И знаешь, всё время это была некая путеводная звезда. Что-то далёкое, недостижимое и оттого прекрасное. Сколько раз мне говорили, что Бог жесток? Что он истреблял народы, вершил такой суд за мелочи, а я…

— А ты спорил.

— А я спорил. И сейчас ты говоришь мне, что вот эта вся хрень — промысел Божий.

— Или Дьявольский. Мы ведь все подписали контракт, разве что не кровью.

— Я так не думаю. Это всё слишком похоже на ветхозаветные разборки с каким-нибудь Иерихоном или Содомом с Гоморрой. Скорее Божий.

— Может быть. Так что изменилось?

— То, что это больше не путеводная звезда. Не идеал, не образец добродетели.

— Не нравится?

— Будешь смеяться, но моя вера стала только крепче. Умерла в каком-то смысле, но возродилась в ином. Более грубом, реалистичном и приземлённом.

— Эх, душа человека… — протянул я, — была загадкой, загадкой и остаётся.